Она не могла решить, кому доверять.
С одной стороны — сестра, с которой делила комнату с детства, а с другой — мужчина, которого любила и с которым намеревалась связать свою судьбу, и мать, поддерживающая именно его. — Я… я не знаю… — прошептала она наконец, и голос её дрогнул.
Этого было достаточно.
Для Марины всё стало ясно окончательно.
Она медленно кивнула, словно подводя черту в долгом споре. — Хорошо, — тихо сказала старшая сестра. — Я поняла.
Марина прошла мимо матери, не взглянув на неё, обошла Алексея, который пытался поймать её взгляд, полный злобы, и вышла из кухни.
Её шаги по коридору звучали уверенно и ровно.
Затем раздался хлопок двери в её комнате.
На кухне остались только трое.
Алексей, пытаясь взять ситуацию под контроль, бормотал что-то Ольге о клевете и ложных обвинениях.
Тамара Викторовна, тяжело дыша, присела за стол и уставилась в пустую чашку.
А Ольга стояла у раковины, смотря в мутную воду с плавающими остатками еды, не в силах двинуться с места.
Тёплый вечер был разрушен.
Тишина стала другой — тяжёлой, напряжённой, наполненной обидами и невысказанными вопросами.
Марина собрала вещи за два дня.
Мать не заходила к ней и не пыталась разговаривать.
Тамара Викторовна уходила из квартиры рано утром и возвращалась поздно, явно избегая встречи.
Алексей, напротив, появился уже на следующий день.
Он открыто поддерживал «пострадавшую» Ольгу и укреплял свои позиции в доме.
Когда Марина вынесла последнюю коробку в прихожую, к ней подошла сестра.
Её глаза были заплаканными. — Марина, я… — начала Ольга, но слова застряли в горле. — Тебе не нужно ничего говорить, — спокойно прервала её Марина. — Я всё поняла ещё тогда, на кухне.
Мама предпочла скрыть правду и изгнать меня из дома, лишь бы сохранить видимость благополучия, а ты позволила ей это сделать.
Девушка прекратила общение с матерью.
Она не отвечала на редкие звонки и сообщения.
С Алексеем все связи были порваны навсегда.
С Ольгой они виделись редко, украдкой, в кафе, вдали от дома.
Их отношения нельзя было восстановить — слишком глубока была рана от того вечера и молчаливого согласия с моим изгнанием.
Марина съехала и начала жить самостоятельно.
Она сняла небольшую квартиру и устроилась на новую работу.
Иногда, глядя на стены своей съёмной квартиры, Марина вспоминала ту кухню, запах жареной картошки и гробовую тишину, которая разделила её жизнь на «до» и «после».
И каждый раз убеждалась в одном: лучше жить в одиночестве, но честно, чем в уютной лжи под родным кровом.
