Его взгляд сверкал молниями, венок на лбу пульсировал, отражая внутреннее напряжение.
Он кипел от гнева, направленного исключительно на неё. — Мне стыдно за них!
Ты представляешь, как это воспринимается в моём окружении?!
Какие вопросы мне задают?!
Какие истории приходится придумывать?!
Хватая её за плечо, он сжал так сильно, что Тамара вскрикнула, чувствуя, как кости под пальцами предательски заскрипели.
Лицо его исказилось от ярости, изо рта вылетела слюна. — Твоя семья — позор! — произнёс муж, нанося удар.
Удар был не сильным, скорее подобен пощёчине, но острая боль проникла глубже кожи — в её душу.
Отшатнувшись, Тамара прижала дрожащую руку к жгучей щеке.
Глаза защипало, но слёзы она сдержала.
Не для него.
Впервые за всю совместную жизнь в её сердце не вспыхнули ни боль, ни обида, ни страх, а воцарилась холодная, звенящая пустота.
И именно в этой пустоте зрела абсолютная, непоколебимая решимость. — Понятно, — выдавила она едва слышно.
Голос звучал чуждо, ледяным оттенком.
Игорь, похоже, был доволен достигнутым эффектом.
Он гордо расправил грудь, осматривая комнату, словно только что завоёванную территорию. — Вот так!
Чтобы ты навсегда поняла!
Это мой дом, моя семья!
И никакого позора здесь я не потерплю!
Убирайся, если не желаешь слушать!
Демонстративно отвернувшись, он направился на кухню, чтобы «выпить и успокоиться», громко гремя посудой и доставая из бара свою дорогую шотландскую бутылку.
Тамара осталась неподвижной.
Она смотрела на свои дрожащие руки и на газету, разбросанную у стены.
На её лице не столько отпечаток удара, сколько след осознания: это конец.
Её семья была оплотом, честью и безусловной любовью.
Он только что попрал всё это.
