Михаил разложил документы на столе в своей комнате. Три стопки: выписки, справки, копии договоров. Пальцы постукивали по дереву в нервном ритме. Телефон завибрировал — на экране высветилось «Дочь». Он выдохнул и ответил:
— Настюша, привет.
— Папа, ну как вы там? — В её голосе сквозила тревога, которую она пыталась скрыть за обыденностью вопроса.
Михаил усмехнулся, поправляя очки на переносице.
— Не переживай. Всё под контролем. Сейчас документы привожу в порядок, через неделю первое заседание.
Он подошёл к окну. За стеклом октябрь раскрашивал деревья в желтый и медный. Двадцать лет назад они с Людмилой въехали в эту квартиру — тогда ещё «двушку» в панельном доме на окраине.
Он помнил, как она радовалась каждой мелочи: новым занавескам, кухонным полкам, которые он прибил своими руками.
— А как же мама? — осторожно спросила Настя.
— Мама… — он поморщился, словно от зубной боли. — Люда найдёт, где жить. У неё сестра в соседнем районе. А квартира останется мне, она ведь на меня записана.
Дочь помолчала.
— Так просто? — в её голосе проскользнуло неодобрение.
— А что сложного? — Михаил вернулся к столу, перебирая бумаги. — Закон на моей стороне. Я здесь собственник, моя фамилия в документах. Всё честно.
Вечернее солнце бросало длинные тени на стол. Михаил представил, как переделает мамину комнату под кабинет. Или, может, сдаст её студенту — дополнительный доход не помешает. А в ванной давно пора поменять плитку…
— И что, ей просто уйти? После стольких лет? — не отступала Настя.
— Она получит свою долю. Продадим машину, разделим вклады. Не на улице же окажется, в конце концов.
Он взглянул на фотографию на стене — они с Людмилой в Сочи, пять лет назад. Последний совместный отпуск. Она улыбается, но глаза какие-то потухшие. Странно, что он раньше этого не замечал.
— Пап, вы хоть поговорили нормально?
Михаил отмахнулся, хотя дочь не могла этого видеть.
— О чём говорить? Двадцать три года вместе прожили, всё уже сказано. Она своё решение приняла, я своё. Так бывает.
На другом конце провода Настя вздохнула. Михаил почувствовал укол раздражения.
— Всё будет хорошо, дочь. Твоя мама — взрослый человек. Разберёмся без скандалов, как цивилизованные люди.
После звонка он ещё долго сидел над документами. Где-то на кухне Людмила гремела посудой. Странно, но за эти месяцы, когда решение о разводе уже было принято, они продолжали жить бок о бок, словно призраки, беззвучно скользящие по квартире.
Он поймал себя на мысли, что почти не слышал её голоса в последнее время. Впрочем, какая теперь разница?
Ответ Людмилы
Зал суда оказался душным и тесным. Михаил дёрнул воротник рубашки — казалось, тот душит его.
Старые скамейки, потёртый стол судьи, жёлтые от времени шторы. Не так он представлял это место. Адвокат рядом что-то бубнил, но слова пролетали мимо ушей.
Людмила вошла без стука. Миша поднял глаза и замер. За двадцать с лишним лет совместной жизни он привык видеть её в домашнем халате или старых джинсах. А тут — строгий костюм, аккуратная причёска, даже каблуки. Чужая женщина.
— Не волнуйтесь, всё будет как мы обсуждали, — прошептал адвокат, наклонившись. От него пахло мятной жвачкой. — Формальность чистой воды.
Миша кивнул, глядя, как Люда устраивается через два ряда от него. Ни разу не обернулась, будто его и нет вовсе.
— Суд идёт! Прошу всех встать!
Судья — женщина с усталым лицом и кудряшками, выбивающимися из-под форменной шапочки, — опустилась в скрипучее кресло. Началась канитель с бумажками. Михаил отвечал на автомате. Да, прошу развод. Нет, примирение невозможно. Да, имущество согласно закону.
— Гражданка Соколова, ваша позиция?
Люда поднялась плавно, без суеты. Миша залюбовался — всегда двигалась как кошка, мягко, неслышно. Сколько лет прошло, а до сих пор иногда вздрагивал, когда она неожиданно возникала за спиной.
— У меня заявление, — голос у неё был ровный, не дрожал. — И документы.
Она вытащила из потёртой сумки пухлый конверт. Михаил нахмурился — что там у неё?
— Здесь выписки со счетов за пятнадцать лет, — Люда достала пачку бумаг. — Я каждый месяц переводила деньги на оплату ипотеки. Вот чеки за ремонт кухни, он делался на мои отпускные. А здесь — расписка от бригадира строителей, он менял нам окна. Тоже на мои сбережения.
Миша почувствовал, как горло перехватило. «Она что, копила всё это время?»
— Ещё есть вот это, — Люда достала флешку. — Запись с дня рождения моей мамы в прошлом году. Где Михаил Андреевич говорит… сейчас точно процитирую: «Ну всё же наше общее, мы вместе тащили эту квартиру».
У Михаила зашумело в ушах. Мысли заметались. День рождения тёщи? Да, они выпили тогда… Люда завела разговор о ванной, кафель там облупился давно. А он отмахнулся…
— Она… она специально меня… — зашептал он адвокату.
Тот только недовольно поджал губы.
— Я не претендую на всю квартиру, — Люда опустила глаза. — Только на свою половину. Вот справка с работы — я двадцать лет на одном месте, бухгалтером. Каждую получку — до копеечки в семью. На еду, на одежду Насте, на коммуналку… на эту самую квартиру.
«Господи, да что она творит?» — мелькнуло в голове у Михаила. Он смотрел на жену и не узнавал. Где тихая Людочка, которая всегда соглашалась? Которая молча проглатывала обиды, когда он возвращался от друзей заполночь? Которая никогда не перечила?
— Объявляется перерыв на ознакомление с материалами. Заседание продолжится через час, — судья стукнула молотком.
Миша вскочил, пошёл за Людой в коридор. Догнал возле окна.
— Ты чего удумала? — он схватил её за локоть.
Она обернулась. И такие у неё были глаза… Не злые, не обиженные. Просто очень усталые.
— А ты правда не понимаешь? — тихо спросила и высвободила руку.
Невидимая жизнь
Миша не помнил, как добрался до дома. В голове крутились обрывки фраз: «моя доля», «общие расходы», «вместе тащили». Он бросил ключи на тумбочку в прихожей и замер, разглядывая квартиру будто впервые.
Старые обои в коридоре — когда они их клеили? Кажется, лет пятнадцать назад… Люда тогда взяла отгулы на работе, сама всё подобрала, подсчитала. А он только помогал ей по вечерам, ворча, что узор слишком цветастый.
Миша прошёл на кухню, машинально включил чайник. Взгляд упал на старую фотографию на холодильнике — Люда с маленькой Настей на руках. Улыбается так светло, будто держит целый мир. Он тогда даже не помог донести коляску до четвёртого этажа — спешил на футбол с мужиками.
— А ведь она всегда ждала, — пробормотал он, опускаясь на табуретку.
Вспомнились вечера, когда он возвращался поздно. В прихожей горел ночник, а на плите под полотенцем — тарелка с ужином.
Сколько таких ужинов она приготовила? Тысячу? Две? Всегда что-то вкусное, даже когда денег было в обрез.
Телефон зазвонил так резко, что Миша вздрогнул. Настя.
— Привет, дочь, — голос звучал хрипло.
— Как прошло в суде? — спросила она без предисловий.
Он помедлил. Что ответить? «Твоя мама уничтожила меня»? «Я оказался полным идиотом»?
— Неожиданно, — наконец выдавил он. — Мама… она подготовилась.
— В смысле?
— Принесла документы какие-то. Выписки, чеки… Оказывается, она на квартиру деньги все годы откладывала.
Тишина в трубке. Потом Настя вздохнула.
— И ты удивлён? Серьёзно, пап?
В её голосе было столько… понимания? Усталости? Миша не мог разобрать.
— Она никогда не говорила, — начал оправдываться он. — Я думал…
— Что ты думал? — перебила Настя. — Что всё само собой делается? Ужин на столе появляется, бельё стирается, квартплата платится?
— Я работал! — вспыхнул Миша. — Я деньги зарабатывал!
— Мама тоже работала, — тихо сказала дочь. — Каждый день с восьми до пяти. А потом ещё дома до ночи.
Миша вспомнил, как Люда сидела по вечерам за кухонным столом с калькулятором, раскладывая квитанции. Как штопала его рубашки, чтобы не покупать новые. Как варила варенье из яблок с дачи, чтобы сэкономить зимой.
— Знаешь, — голос Насти стал ещё тише, — мама мне однажды сказала: «Главное в семье — чтобы всем было хорошо». Только вот ей самой когда было хорошо, пап?
Миша закрыл глаза. Перед внутренним взором проплывали картинки: вот Люда собирает Настю в первый класс, вот печёт пироги на его день рождения, вот сидит с его мамой в больнице… А где на этих картинках был он сам?
— Мама всю жизнь молчала, — вдруг сказала Настя. — Но это не значит, что она не участвовала.
Что-то оборвалось внутри от этих слов. Он сидел с телефоном у уха и не находил, что ответить.
— Ладно, пап, мне пора, — вздохнула Настя. — Созвонимся.
Положив трубку, Миша долго смотрел в окно. Начинало темнеть. Сколько вечеров они провели вот так — он у телевизора, она с вязанием или книжкой? Молча, будто два чужих человека. Он ведь даже не спрашивал, как прошёл её день, о чём она думает, чего хочет…
Взгляд упал на шкаф. Там, на верхней полке, хранилась коробка с семейными фотографиями. Миша подтащил стул, достал её. Открыл. Сверху лежал их свадебный альбом — молодые, счастливые. Люда в белом платье, он в костюме с нелепым галстуком. Она смотрит на него с такой любовью, с такой верой…
«Когда же всё изменилось?» — подумал Миша, перебирая снимки. Отпуск в Анапе, новогодние праздники, день рождения Насти… С каждой фотографией улыбка Люды становилась всё бледнее, взгляд — всё отстранённее.
А он и не замечал.
Выбор
Ночь выдалась бессонной. Миша ворочался, взбивал подушку, включал и выключал телевизор. Под утро забылся тяжёлым сном, а проснулся с головной болью и чувством, будто внутри что-то надломилось.
Он сварил кофе, крепкий, как деготь. Сел за стол, разложил документы, которые готовил к суду — выписки из домовой книги, копия свидетельства о собственности, договор на ипотеку. «Всё продумал, всё просчитал. Только жену забыл учесть».
Телефон пискнул — сообщение от адвоката: «Есть варианты оспорить её претензии. Можем подать встречный иск. Созвонимся?»
Миша отложил телефон, не ответив. Встал, подошёл к серванту. Там, за стопкой тарелок, хранилась шкатулка, куда Люда складывала важные мелочи. Он никогда не заглядывал туда — не его дело. Сейчас открыл, покопался среди значков, брошек, старых открыток. На самом дне лежала фотография — они с Людой, совсем молодые, стоят в пустой комнате новой квартиры. Он обнимает её за плечи, она прижимается щекой к его груди. Счастливые, как помнится.
Миша перевернул снимок. На обороте выцветшими чернилами: «Наш дом. Май 2000». Почерк Люды — аккуратный, с завитушками.
«Наш дом…» — повторил он шёпотом.
Вдруг вспомнился день, когда они получили ключи. Риелтор уехал, они остались одни в пустой двушке. Люда бегала по комнатам, распахивала окна, смеялась, как девчонка. А потом серьёзно сказала: «Знаешь, Миш, неважно, на кого записана квартира. Главное, что это наш дом. Общий».
Он тогда только кивнул, не придав значения. А ведь она всегда так и думала — «наш дом». Потому и вкладывалась, потому и берегла…
Миша накинул куртку, сунул фотографию в карман. Выскочил из квартиры, не запирая дверь. Людмила жила сейчас у сестры, это в соседнем районе. Двадцать минут на маршрутке.
Всю дорогу он смотрел в окно невидящим взглядом. Что скажет? Как объяснит? Мысли путались, сердце колотилось где-то в горле.
Сестра Люды, Ирина, открыла дверь и застыла с недоверчивым выражением лица.
— Она дома? — хрипло спросил Миша.
— А ты зачем? — Ирка всегда была колючей, а сейчас и вовсе смотрела как на врага.
— Поговорить. Пожалуйста.
Из глубины квартиры донёсся голос Люды:
— Кто там, Ир?
— Муж твой бывший, — громко ответила та, не сводя с Миши тяжёлого взгляда.
— Пусть войдёт.
Ирка нехотя отступила. Миша протиснулся в узкую прихожую, разулся. Прошёл на кухню, где за столом сидела Люда — в старом домашнем халате, с чашкой чая. Такая знакомая и такая чужая.
— Слушаю тебя, — она кивнула на стул напротив.
Он сел, положил на стол снимок. Она взглянула и чуть дрогнула губами.
— Помнишь этот день? — тихо спросил Миша.
— Конечно, — она отвела глаза. — Мы тогда макароны с тушёнкой на полу ели. Стульев ещё не было.
— И шампанское пили из одного стакана, — добавил он с кривой улыбкой.
Повисла тишина. С улицы доносились детские крики, в соседней комнате Ирка демонстративно громко гремела посудой.
— Я не хочу бороться, — наконец выдавил Миша. — Давай решим это по-человечески.
Люда подняла на него глаза — усталые, настороженные.
— Что значит «по-человечески»?
— Не знаю, — честно ответил он. — Просто… я понял кое-что. Эта квартира — она действительно наша. Всегда была нашей. Прости, что я… не видел этого раньше.
Она молчала, обхватив ладонями чашку, словно грея руки.
— Мне не нужна вся квартира, — продолжал Миша. — Я согласен на любой вариант. Можем продать и разделить деньги. Или ты оставайся там жить, а я… найду что-нибудь.
— Почему? — её голос звучал глухо. — Ещё вчера ты был уверен, что всё твоё.
Миша потёр лицо ладонями.
— Вчера я был дураком, — признался он. — А сегодня… сегодня я просто хочу поступить правильно. Хоть раз в жизни.
Разговор
Старый парк недалеко от дома Ирины почти опустел. Вечерело, фонари ещё не зажглись, а солнце уже клонилось к горизонту. Золотистый свет пробивался сквозь полуголые ветви деревьев, расцвечивая дорожки жёлтыми пятнами.
Люда шла чуть впереди, кутаясь в лёгкий плащ. Миша украдкой разглядывал её — сутулые плечи, поседевшие виски, морщинки в уголках глаз. Когда же она успела так постареть? Он и не заметил.
Они добрели до старой беседки. Люда присела на скамейку, Миша устроился рядом. Помолчали, глядя на пруд, затянутый ряской.
— Тут красиво, — неловко начал он.
— Мы с Иркой в детстве часто здесь гуляли, — отозвалась Люда. — У родителей дом был через две улицы отсюда.
— Не знал, — удивился Миша.
— Многого не знал, — она не упрекала, просто констатировала факт.
Снова повисло молчание. В кронах деревьев копошились птицы, у самой кромки воды деловито ковырялась в земле старушка с палкой — видимо, искала червей для рыбалки.
— Слушай, насчёт квартиры… — начал Миша.
— Не хочу сейчас об этом, — перебила Люда. — Суд всё решит.
— Но я согласен на раздел, — он повернулся к ней. — Правда. Поровну.
Она посмотрела на него с лёгким удивлением.
— Что изменилось, Миш? Ещё три дня назад ты кричал, что всё твоё и точка.
Он вздохнул, потёр переносицу. Как объяснить? Нужные слова не находились.
— Я… думал много. О нас. О том, как мы жили все эти годы.
Люда покачала головой.
— Двадцать три года вместе, а ты только сейчас задумался?
В её голосе не было злости, только усталость. И от этого становилось ещё больнее.
— Знаешь, — она поправила шарф на шее, — когда мы только поженились, я всё мечтала, что ты заметишь меня. По-настоящему заметишь. Не как хозяйку, не как мать твоего ребёнка. А как человека. Со своими мыслями, желаниями…
Миша опустил голову. Желания Люды? Да он даже не спрашивал никогда, чего она хочет. Домой — значит домой, в отпуск — значит в отпуск. Всегда решал сам.
— Ты ведь не за квартиру боролась, правда? — вдруг спросил он, поднимая глаза.
Люда долго молчала, потом выдохнула:
— Я хотела, чтобы ты понял — я тоже существую.
Эти простые слова ударили под дых сильнее любого крика, любого упрёка. Миша зажмурился. Перед глазами пронеслась вся их жизнь: молчаливые ужины, торопливый секс по выходным, разговоры только о бытовых проблемах… И везде, всегда — Люда где-то на периферии его внимания, как тень, как фон.
— Я идиот, — прошептал он.
— Нет, просто… ты жил так, как привык, — пожала плечами Люда. — Как твой отец жил с твоей мамой. Как многие мужчины живут.
— А ты терпела.
— Я верила, что однажды ты увидишь меня. По-настоящему.
Миша нашёл её руку на скамейке — прохладную, с выступающими венами. Сжал легонько.
— Я вижу тебя сейчас, — тихо сказал он. — Вижу, какая ты… сильная. Умная. Терпеливая. Я всё про суд понял — ты не из-за денег и не из вредности. Ты просто хотела быть услышанной.
Она не отняла руки, но и не ответила на пожатие.
— Поздно, Миш.
— Для нас — да, — согласился он. — Но я хотя бы… понял что-то важное. И может, с Настей у меня получится по-другому. Замечать её, слышать. Не повторять ошибок.
На глаза Люды навернулись слёзы. Она быстро смахнула их.
— У тебя получится, — кивнула она. — Ты хороший человек. Просто… слепой немного.
— Был, — поправил Миша. — Был слепой.
Они посидели ещё немного, глядя, как солнце окончательно скрывается за домами. Вдали зажглись первые фонари, над прудом сгустились сумерки. Где-то залаяла собака, ей отозвалась другая.
— Пора возвращаться, — Люда поднялась со скамейки.
— Да, холодает.
Они медленно пошли по аллее. Миша больше не держал её за руку, но шёл рядом, стараясь подстроиться под её шаг. Как странно — столько лет вместе, а он даже не знал, с какой скоростью она обычно ходит.
— Насчёт квартиры, — заговорил он, когда впереди показались ворота парка. — Давай так: ты остаёшься там жить. Я найду съёмное жильё. А потом, когда всё уляжется, продадим и разделим деньги.
Люда остановилась, посмотрела на него.
— Спасибо, — сказала просто. — Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями.
Он кивнул. Появилось странное чувство — будто только сейчас, на пороге развода, они по-настоящему разговаривают. Впервые за многие годы.
— Ну, я пойду, — Люда неловко переступила с ноги на ногу.
— Да, конечно, — он сделал шаг назад. — Созвонимся, да?
Она кивнула и пошла в сторону Иркиного дома. Миша смотрел ей вслед, пока маленькая фигурка не скрылась за поворотом. Потом медленно побрёл к остановке.
На душе было пусто и одновременно легко. Будто тёмная пелена перед глазами рассеялась, и он наконец-то увидел мир таким, какой он есть. Поздно для их брака, но, может быть, не поздно для него самого.
