— Вот опять! — голос Тамары Сергеевны прозвучал ещё до того, как Анна успела снять сапоги. — Разве так трудно не хлопать дверью?!
Анна сжала губы.
Спокойствие.
Просто дыши.
Она понимала, что её приезд не обойдётся без скандалов, но всё же надеялась на хоть какую-то паузу. — Мам, я не хлопала, — спокойно сказала она и направилась в кухню.
За столом сидел Илья, её восьмилетний сын, не отрывая взгляда от кружки с чаем.
Он явно уже получил порцию бабушкиного недовольства. — Конечно, не хлопала!
Само собой, да? — свекровь подняла брови и резко обернулась к внуку. — А ты, Илья, руки помыл перед тем, как садиться за стол? — Да… — пробормотал он, но по его беспокойным движениям на стуле Анна поняла: он уже сожалеет, что согласился на визит. — Да-а?! — подражая ему, сказала свекровь, прищурившись. — Анна, подойди, посмотри, какие у него руки.
Вечно ты его не контролируешь!
Он весь липкий, я уверена! — Мама, он помыл руки.
Пожалуйста, давай без этого, — Анна села за стол, стараясь сохранять спокойствие. — Я принесла вам пирог, ещё тёплый. — Ой, какой ужас, — с преувеличенной скорбью сказала Тамара Сергеевна. — Ты опять эти магазинные коржи покупаешь?
Не понимаю, почему ты сама не можешь испечь?
Анна глубоко вдохнула.
Это был её третий вдох за последние пять минут. — Я испекла его сама. — Ну-ну, — свекровь поджала губы и вдруг взглянула на Илью с таким выражением вселенской скорби, будто он только что устроил пожар. — Скажи мне, Илья, как так можно?!
Мальчик застыл. — Что? — спросила Анна, заранее предвидя, что сейчас последует. — Как-как… — свекровь печально покачала головой. — Он разбил мою чашку!
Мою любимую чашку!
Анна бросила взгляд на сына.
Тот побледнел. — Илья? — мягко спросила она. — Это случайно… — прошептал он. — Ах, случайно! — воскликнула Тамара Сергеевна, взмахнув руками. — Ты знаешь, сколько лет было этой чашке?!
Это память!
А ты… — Мам, успокойся, пожалуйста, — голос Анны оставался ровным, но внутри всё кипело. — Ах, конечно, конечно!
Вы с ним всегда одно и то же!
Всё можно, ничего страшного! — свекровь снова взмахнула руками. — И не смотри на меня так!
Анна стиснула зубы.
Она не смотрела.
Она прожигала взглядом. — Теперь слушай меня, — медленно проговорила она. — Илья мне рассказывал.
Чашка уже была с трещиной. — Да что ты говоришь! — свекровь нахмурилась. — Конечно, он так сказал, а ты поверила!
Он же ребёнок! — Да, и ты взрослый человек, который кричит на восьмилетнего из-за чашки, — Анна встала. — Где она? — Что? — Где разбитая чашка?
Свекровь покраснела. — Я её выбросила, нечего там смотреть!
Анна глубоко выдохнула.
Слишком удобно.
Она оглядела кухню.
И тут взгляд упал на старый сервант в углу.
Пыльный, со стеклянными мутными дверцами.
Она вспомнила, как в прошлый раз свекровь долго рассказывала о своей чистоплотности и ненависти к беспорядку.
Но вот он — сервант.
И за стеклом — чашки, тарелки, блюдца, все покрытые пылью. — Анна, чего это ты уставилась?
Анна прищурилась. — Ничего.
Она повернулась к сыну. — Илья, собираемся.
Мы уходим. — О-о, ну конечно! — свекровь взмахнула руками. — Как только я говорю правду, ты сразу убегаешь! — Нет, я ухожу, потому что не намерена смотреть, как ты мучаешь моего ребёнка.
Тамара Сергеевна зло нахмурилась. — Вы мне тут не нужны, если не можете уважать память!
Анна застыла.
Вот оно.
Память.
Вся суть в этом.
Но чья память?
Она посмотрела на сервант.
На старые, нетронутые чашки.
И у неё мелькнула мысль, что всё это — совсем не про Илью.
А про кого-то другого.
Анна вышла в коридор, натянуто улыбнулась, глядя на Илью: — Надевай куртку.
