Что мне следует им ответить?
Что мой мужчина решил сэкономить именно на мне?
Что я для него — всего лишь статья расходов, подлежащая сокращению?
Она произносила это, нарочно усиливая драматизм и рисуя в воображении картину собственного унижения.
Такой ход всегда срабатывал.
Мужчины, особенно те, кто, как Дмитрий, одержим статусом, не выносили, когда их ставили в неудобное сравнение.
Это ударяло по их самолюбию, которое было их самым уязвимым местом. — Можешь рассказать им правду, — его голос звучал ровно, почти безжизненно. — Что твой мужчина перестал видеть смысла в том, чтобы покупать лояльность за деньги.
Эти слова словно ошпарили её. «Покупка лояльности».
Так он называл свои дары?
Так он воспринимал их отношения?
Как нечто вроде сделки?
Внутри неё закипела ярость, переплетённая с паникой.
Она почувствовала, как земля уходит из-под ног.
Он менял правила игры.
Он отказывался исполнять свою роль. — Ах, вот оно что! — воскликнула она, вскочив с дивана.
Шёлковый халат распахнулся, оголяя её идеальную фигуру, которую она всегда считала своим главным достоинством. — Значит, я — это лояльность, за которую ты платил?
А теперь решил, что я тебе слишком дорого обхожусь?
Нашёл кого-то подешевле, да?
Какую-нибудь серую мышку, которая будет тебе в рот заглядывать за букет ромашек?
Она приблизилась почти вплотную к его креслу, пытаясь увидеть в его глазах хоть что-то: ревность, злость, вину.
Но его взгляд оставался пустым.
Он смотрел на неё так, словно оценивал не женщину, с которой проводил ночи последний год, а неудачную инвестицию.
И тогда она осознала, что все привычные приёмы — слёзы, истерики, игра на чувстве вины, сексуальные провокации — больше не действуют.
Он выстроил невидимый барьер, и она билась о него, словно мотылёк о стекло.
В отчаянии, ощущая, как безвозвратно теряет власть, она решила применить свой главный, последний козырь.
То, что оставляла для самых крайних случаев.
Её лицо приобрело надменное, почти брезгливое выражение.
Она выпрямилась, и в голосе появилась та снисходительная интонация, с которой её отец обращался к своим подчинённым. — Ты пожалеешь, Дмитрий.
Ты вообще представляешь, кто мой папа?
Один его звонок — и у тебя начнутся проблемы.
С твоим бизнесом, с твоими проектами, со всем, что ты так ценишь.
Ты уверен, что хочешь этого?
Из-за какой-то поездки?
Она произнесла это и замолчала, ожидая эффекта.
Была уверена, что сейчас его маска невозмутимости треснет.
Он испугается.
Ведь все боялись её отца.
И что-то действительно изменилось.
Но совсем не так, как она ожидала.
Дмитрий медленно, очень медленно улыбнулся.
Но это была не улыбка.
Это был оскал.
Его глаза, прежде холодные и пустые, внезапно наполнились тёмной, ледяной яростью.
Он перестал быть уставшим мужчиной.
В мгновение ока он превратился в хищника, загнанного в угол, которого ткнули палкой, и теперь он готов был разорвать обидчика.
Тишина в комнате стала плотной, словно вакуум.
Она поняла, что совершила роковую ошибку.
Смех.
Он не раздался мгновенно.
Сначала уголки его губ дернулись, складываясь в уродливую, незнакомую гримасу.
Затем из его груди вырвался тихий, булькающий звук, похожий на сдерживаемый кашель.
И лишь потом он рассмеялся.
Это был не весёлый, не радостный и даже не истерический смех.
Это был холодный, злой, наполненный абсолютным презрением хохот человека, который только что услышал самую нелепую шутку в своей жизни.
Ольга отпрянула, словно получила удар.
Этот смех был страшнее любого крика.
Он уничтожал её, её угрозу, её отца, весь её мир, возведённый на отцовском влиянии и деньгах.
Она смотрела на него, и впервые с начала их знакомства ей стало по-настоящему страшно.
Перед ней сидел не её покорный, щедрый Дмитрий.
Это был кто-то другой.
Чужой.
Опасный. — Папа? — переспросил он, досмеявшись, и провёл рукой по несуществующей слезе на краю глаза. — Отлично.
Просто отлично.
Он медленно, с какой-то хищной грацией, поднялся из кресла.
