«Если ты подашь на алименты, я с него всё до копейки взыщу, когда он вырастет.
Это будет его долг, а не мой».
Эти слова бывшего мужа стали для меня приговором на долгие восемнадцать лет.
Я отказалась от финансовой поддержки ради защиты сына и работала без передышки, скрывая от него страшную правду.
Но когда сын вырос, он решил самостоятельно восстановить справедливость. *** Я смотрела на Андрея, и во мне всё окаменело.
Ещё вчера этот мужчина клялся мне в любви, а сегодня его лицо исказилось гримасой ненависти.
Наш брак развалился, словно карточный домик, и я пришла поговорить о будущем – о будущем нашего сына Ильи. – Андрюша, нам надо решить вопрос с алиментами, – начала я тихо, боясь спугнуть остатки его разума. – Илье нужно… Он не позволил мне договорить.
Его кулак с грохотом ударился о стол. – Алименты?
Ты решила меня обобрать, Тамара? – прошипел он, наклонившись ко мне.
В его глазах плескалась холодная ярость. – Это не для меня, это для твоего сына! – мой голос задрожал. – Он твой ребёнок, ты обязан ему помогать.
Андрей засмеялся.
Громко и насмешливо.
Смех разнёсся эхом по пустой квартире, где ещё вчера звучали детские голоса. – Я никому ничего не должен.
Но я сделаю тебе предложение, от которого не сможешь отказаться.
Так сказать, жест доброй воли.
Я с надеждой посмотрела на него.
Неужели в нём проснулась совесть? – Слушай внимательно и запомни, – он понизил голос до зловещего шёпота. – Если ты хоть раз заикнешься об алиментах, подашь в суд или попытаешься вытянуть из меня деньги… Я соглашусь.
Я буду платить.
Я не понимала, в чём подвох. – Но, – продолжил он, губы исказила ухмылка, – когда нашему сыночку исполнится восемнадцать, я подам в суд на него.
И взыщу всё, что заплатил.
До последней копейки, с процентами.
Запомни, Таня.
Это будет его долг, а не мой.
Я превращу его жизнь в ад, затаскаю по судам.
Он будет проклинать тот день, когда ты решила пойти против меня.
Я онемела.
Дыхание сперло.
Это было ужасно.
Шантаж, направленный в самое сердце – к моему маленькому, беззащитному сыну. – Ты… ты не можешь так поступить, – прошептала я, чувствуя, как слёзы текут по щекам. – Он же твой сын! – Могу.
И сделаю, – отрезал Андрей. – Я найму лучших адвокатов.
Он будет работать на меня всю жизнь, чтобы расплатиться с этим «долгом».
Ты хочешь этого для него?
Хочешь навесить на него ярлык должника с самого совершеннолетия?
Он смотрел на меня победоносно, зная, что загнал меня в угол.
Он знал мою самую уязвимую точку. – Не надо… пожалуйста, не надо, – шёпотом умоляла я сквозь рыдания. – Тогда забудь слово «алименты».
Забудь, что я вообще существую.
Воспитывай его сама, если ты такая умная.
Выбор за тобой, Таня.
Делай его.
Сейчас же.
Я смотрела в его холодные, пустые глаза и понимала: он не шутит.
Он выполнит это.
Он разрушит жизнь собственного ребёнка лишь для того, чтобы унизить меня.
В тот момент я приняла самое страшное решение в своей жизни. – Хорошо, – мой голос был едва слышен. – Никаких алиментов.
Просто уходи.
Андрей удовлетворённо улыбнулся, встал, поправил дорогой пиджак и направился к двери. – Вот и умница.
Прощай.
Дверь за ним захлопнулась.
А я осталась одна в пустой квартире, с разбитым сердцем и страшной тайной, которую мне предстояло хранить долгие годы.
Я пожертвовала всем ради будущего сына, не подозревая, какую цену нам обоим придётся за это заплатить. *** Жизнь превратилась в непрерывную гонку за выживанием.
Я устроилась на вторую работу, по ночам мыла полы в офисах, а днём работала продавцом в маленьком магазинчике.
Сон стал недостижимой роскошью.
Все деньги уходили на Илью.
На его одежду, на развивающие курсы, на репетиторов.
Я хотела, чтобы у него было всё, чего не было у меня, чтобы он не ощущал себя обделённым.
Себе я во всём отказывала.
Новое пальто?
Илье важнее зимние ботинки.
Пойти в кафе с подругами?
Лучше куплю сыну фруктов. – Мам, почему ты такая усталая? – спрашивал маленький Илья, обнимая меня своими тонкими ручками, когда я возвращалась домой затемно. – Просто много работы, солнышко, – улыбалась я, скрывая за улыбкой смертельную усталость.
Я никогда не говорила ему плохого об отце.
Когда он спрашивал, я отвечала уклончиво: «Так получилось, сынок.
Папа живёт своей жизнью».
Я не хотела сеять в его детской душе зерна ненависти.
Но он всё видел сам.
Он замечал мои потертые туфли и единственное старое платье.
Видел, как я считаю копейки на кассе в магазине.
Видел, как другие отцы забирают детей из школы на машинах, а мы с ним идём на автобусную остановку под дождём.
Обида на отца росла в нём самостоятельно, без моей помощи.
Она накопилась годами, словно вода, точащая камень. – Мам, он хоть раз звонил? – спросил он однажды, когда ему было около двенадцати. – Хоть раз интересовался, как я? – Нет, сынок, – тихо ответила я, отводя взгляд. – Почему?
Я плохой? – в его глазах стояли слёзы. – Ты самый лучший! – крепко обняла я его. – Никогда так не думай.
Просто твой отец… он другой.
Он сделал свой выбор.
Я увидела, как в его взгляде детская обида сменилась холодным пониманием.
