Инсульт, кажется… — А почему?
Мать вдруг остановилась, уставилась на меня глазами, полными безумия, и резко указала пальцем в сторону Владимира. — Из-за него!
Ирод!
Потратил всё!
Постепенно, сквозь крики и всхлипы, начала складываться картина.
Ужасная и одновременно смешная в своей простоте.
Выяснилось, что уже полгода у Нади и Владимира нет никакой «однушки».
Они её продали.
Владимир убедил Надю и тёщу (мою мать), что нужно вложиться в какой-то «надёжный бизнес» — перепродажу криптовалютного оборудования или что-то в этом роде.
Они продали квартиру и сняли ту самую «убитую» хрущевку, чтобы переждать месяц-другой, пока пойдут миллионы.
Но миллионы так и не пришли.
Партнёр Владимира исчез вместе с деньгами.
А деньги на аренду закончились.
Хозяин хрущевки дал им срок до завтра — съехать.
Но это было не самое страшное.
Главное было в том, что мать, добрая душа, чтобы помочь «молодым» закрыть кассовый разрыв, заложила свою дачу.
Единственное место, где отец мог почувствовать себя человеком, где он выращивал свои помидоры и виноград.
Срок выплаты по залогу истёк вчера.
Сегодня приехали коллекторы — какие-то подозрительные типы, которые ясно дали понять, что дача больше не принадлежит им.
Отец, узнав об этом (ему всё скрывали до последнего), просто упал. — Оля, — Надя подползла ко мне, схватив за штанину. — Ольга Викторовна, нам некуда идти.
Совсем некуда.
Завтра нас выгонят на улицу с детьми.
Мамке тоже нельзя оставаться на даче.
Квартира родителей — там ремонт, ты же знаешь, отец вскрыл полы, там нельзя жить…
Ах, вот в чём дело.
Вот почему они так цеплялись за мой дом.
Они знали, что катастрофа неизбежна.
Они рассчитывали использовать мой дом как запасной аэродром.
Не чтобы «сестре помочь», а чтобы спасти собственные шкуры за мой счёт. — Оля, — вмешалась мать, и её голос изменился.
Исчезли командирские интонации, осталось только липкое, заискивающее нытьё. — Дочка, ну ты же не зверь.
У тебя дом почти готов, крыша есть, отопление дали.
Ну впусти…
В одной комнатушке все поместимся.
Надя с детьми, я с отцом…
Как отца выпишут, ему понадобится уход.
А Владимир…
Владимир работу найдёт.
Я смотрела на них.
На Владимира, который даже сейчас, когда разрушил жизнь всей семьи, сидел с видом обиженного невинного.
На Надю, привыкшую, что её проблемы решает кто-то другой.
На мать, которая своими руками копала эту яму, потакая любимой доченьке.
Внутри меня что-то рвалось.
Звонко, словно перетянутая струна. — Нет, — произнесла я.
Наступила тишина.
Даже вороны на сосне замолчали. — Что значит «нет»? — прошептала мать. — Ты хочешь, чтобы дети ночевали на вокзале? — Я хочу, чтобы вы, взрослые люди, начали отвечать за свои поступки. — Оля! — вскрикнула Надя. — У меня дети! — У тебя есть муж.
У него есть руки и ноги.
Пусть идёт разгружать вагоны, копать канавы, сдавать кровь.
Снимайте комнату в общежитии.
Езжайте в деревню, в ту, где бабушкин дом развалился, восстанавливайте. — Ты нас ненавидишь! — закричала мать. — Ты мстишь, что мы Надю больше любили! — Я не мщу, мам.
Я просто не желаю, чтобы вы погубили и мою жизнь.
Вы профукали две квартиры и дачу.
Если я впущу вас в свой дом, через год его не будет.
Вы его проедите, пропьёте или заложите под очередной «бизнес» Владимира.
Я повернулась и направилась к машине. — Если не пустишь, прокляну! — заорала мать, срываясь на фальцет. — Материнское проклятие не смывается!
Знать тебя не хочу!
Я села за руль.
