Я хочу возвращаться с работы и слышать тишину, а не ссоры Владимира.
Желаю, чтобы мои вещи находились там, где я их оставила. — Эгоистка, — отметила Надя без злобы, скорее с уставшим принятием. — Вся в отца.
Тот тоже постоянно прятался в гараже.
Слушай, не одолжишь пять тысяч?
На памперсы и еду.
Владимир, как только получит деньги, отдадим.
Я дала ей пять тысяч.
Не в кредит, а просто так.
Понимала, что не вернут.
Надя ушла, оставив крошки на диване, липкое пятно на полу и стойкий запах безысходности.
Вечером позвонил прораб Иванович.
Суровый мужчина, немногословный, но профессионал своего дела. — Ольга Викторовна, тут такое дело… — он замялся. — На объекте у нас гости.
Представляются хозяевами. — Какие гости? — внутри меня похолодело. — Да какая-то баба крикливая и мужик с ней, хилый, с запахом перегара.
Делают замеры.
Мужик уже у моих рабочих начал приказывать, мол, здесь перегородку не ставьте, здесь мы детскую организуем.
Пока я их выгнал за ворота, но они грозятся вызвать полицию, говорят, документы привезут.
Меня затрясло.
Не от страха — от гнева.
Я вскочила в машину и помчалась на участок.
Когда я приехала, «гости» уже ушли, но остался неприятный осадок.
Иванович курил у бытовки, мрачно глядя на меня. — Оля Викторовна, вам бы разобраться с родней.
Этот мужик, Владимир, он ведь не просто командовал.
Он пытался загрузить цемент в свою «девятку».
Говорил, «на другую дачу надо, тут лишнее». — Какую другую дачу? — удивилась я. — А я что знаю?
Он сказал, у тещи крыльцо развалилось, нужно подмазать.
Я чуть лопатой его не ударила.
Я позвонила матери.
Она не сразу взяла трубку. — Что тебе? — голос был холоден. — Мама, какого чёрта Владимир делает на моей стройке?
Почему он пытается украсть мой цемент? — Не ворует, а берёт по-хозяйски! — тут же вспылила она. — У меня на даче ступеньки сгнили, ноги переломать можно!
А у тебя там цемента — целая гора!
Тебе жалко мешок для матери? — Мама, это воровство.
Если я ещё раз увижу Владимира или Надю на участке, я обращусь в полицию.
И мне всё равно, что это родня. — Ты… ты чудовище! — выдохнула мать. — Твоя сестра в однушке живёт, дети друг на друге, а ты за мешок цемента будешь душить!
Пусть у твоего дома трещина пойдёт!
Она бросила трубку.
А я стояла посреди каркаса своего будущего дома, смотрела на звёзды и размышляла: почему «родная кровь» всегда означает, что её выпьют до последней капли?
Развязка произошла спустя месяц.
Я была на работе, разбирала таможенный завал, когда телефон зазвонил.
Звонила соседка родителей по даче, тётя Света. — Оля, ты бы приехала, — шептала она в трубку, словно шпион. — Тут у твоих… что-то случилось.
Или не совсем, но шумят сильно.
Полиция приезжала. — К родителям? — Нет, они сейчас на даче живут, пока тепло.
Туда и приезжали.
И Владимир тут, и Надя.
Орут, дерутся.
Похоже, отца твоего скорая увезла.
Сердце словно упало куда-то в живот.
Отца я любила.
Он был тихим, забитым матерью человеком, который всю жизнь избегал скандалов, прячась в работе или в гараже.
Я сорвалась с работы, к счастью, должность позволяла.
До дачи родителей было сорок километров.
Я долетела за полчаса.
У калитки старого дачного домика стоял патрульный автомобиль.
Внутри, на веранде, сидела Надя, размазывая тушь по лицу.
Владимир с подбитым глазом мрачно курил на ступеньках.
Мать металась по участку, хватаясь то за сердце, то за голову. — Где папа? — рявкнула я, вбегая во двор. — В больнице, — всхлипнула Надя. — Давление подскочило.
