Она не стала обвинять его.
Просто перечисляла факты, аккуратно вынимая один за другим камни из фундамента его самовосприятия.
Он пытался казаться благодетелем, а она спокойно показывала, что он всего лишь гость, который пользуется чужими вещами, ошибочно полагая, что они появились благодаря ему. — Теперь поговорим о твоих «вкладах», — она перешла к главному, и в её глазах впервые вспыхнул опасный огонёк. — Продукты.
Давай будем откровенны, Дмитрий.
Ты покупаешь то, что ешь исключительно ты.
Твои стейки, пиво на выходных, пачки чипсов и колбаса.
Конечно, я тоже это ем.
Иногда.
Но основную часть моего рациона — крупы, овощи, творог — я приобретаю сама, заходя в магазин после работы.
Ты этого даже не замечаешь.
А рестораны… Ты водишь не меня, а себя.
Просто в моём кругу общения.
Тебе нравится ощущать себя важным, оплачивая счёт.
Это твой досуг, не мой.
Я вполне могу вкусно поужинать дома.
Уверенность Дмитрия начала разрушаться.
Он ощущал, как земля уходит из-под ног.
Его тщательно выстроенный мир, где он был щедрым главой семьи, рушился на глазах. — Что касается моих кремов и «хотелок», — Ольга сделала последнюю, самую изящную паузу. — Милый, деньги на них лежат на счёте, о котором ты даже не подозреваешь.
Туда поступают гонорары за мои переводы.
Я работаю дома, помнишь?
Пока ты смотришь свои видео, я перевожу технические инструкции и юридические документы.
И зарабатываю, к твоему сведению, достаточно, чтобы не только позволить себе косметику, но и оплатить все эти чёртовы счета.
Все.
Целиком.
Она замолчала.
Аудит был завершён.
Картина мира, которую он с таким пафосом создавал, стерлась без остатка.
На её месте зияла пустота, в центре которой сидел он — мужчина, искренне считающий, что покупка еды для себя — это великий вклад в семейный бюджет.
Растерянность на его лице сменилась гневом.
Тупым, бессильным гневом человека, пойманного на мелком, жалком мошенничестве. — Так что, как видишь, — закончила Ольга с тем же ледяным спокойствием, — твоя «аренда» — не оплата моей жизни.
Это просто твои личные расходы.
На еду, развлечения и иллюзию собственной значимости.
Ты лишь покрываешь свои траты, живя по моему адресу.
И этот спектакль беспрецедентной щедрости сегодня заканчивается.
У тебя осталось сорок минут.
Тишина на кухне стала густой, вязкой, словно застывший жир.
Дмитрий смотрел на Ольгу, и его лицо, ещё мгновение назад искажённое растерянностью, начало медленно приобретать тёмный, нездоровый оттенок.
Челюсти сжались так сильно, что на щеках выступили жилы.
Он глубоко вздохнул, и когда заговорил, его голос прозвучал низко и хрипло, наполненный ядом, который он больше не мог или не хотел сдерживать. — Ах вот в чём дело… Проснулась бухгалтер, — прошипел он, вкладывая в слово «бухгалтер» всю свою ненависть. — Значит, всё это время ты сидела и считала?
Каждую ложку, каждую чашку, каждую копейку?
А я, дурак, думал, что мы семья, что живём вместе.
А ты, оказывается, просто сдаёшь мне койко-место с почасовой оплатой, да?
Он вскочил со стула, который с противным скрипом отъехал назад.
Теперь он нависал над ней, пытаясь подавить своим ростом и телом.
Но Ольга не отступила.
Она оставалась сидеть прямо, с той же отстранённой холодностью в глазах, словно наблюдала за неприятным, но неизбежным явлением природы — как лопается нарыв. — С тобой жить невозможно!
Ты не женщина, а счётная машинка! — его голос сорвался на крик, но это был не громкий вопль, сотрясающий стены, а сдавленный, сиплый крик бессилия. — У тебя вместо сердца — калькулятор!
Я пытался создать тепло, уют, нормальную жизнь!
Я приносил в дом всё самое лучшее, чтобы ты улыбалась, чтобы у нас было как у нормальных людей!
А ты всё это время сверяла дебет с кредитом!
Он метался по маленькой кухне, как зверь в клетке.
Размахивал руками, указывал пальцем в сторону гостиной, ванной, на неё саму.
Он выплёскивал на неё всё, что копилось в нём годами: раздражение, уязвлённую гордость, смутное чувство, что живёт не своей жизнью, в чужом пространстве.
