Она лишь смотрела на него, и её неподвижность, её полное умиротворение, казалось, лишь подливали масла в огонь его самоуверенности.
Она не подавала тех реакций, которых он ожидал: ни слёз, ни криков, ни упрёков.
И это сбивало его с толку, вынуждая поднимать ставки. — Позволь объяснить тебе кое-что, раз память стала подводить, — он наклонился вперёд, опёрся локтями о стол, голос его понизился и стал твёрже. — Кто каждый месяц наполняет холодильник едой?
Не гречкой и макаронами, а тем, что ты предпочитаешь: твоими йогуртами, этим странным авокадо, рыбой, которую я терпеть не могу, но покупаю, потому что она «полезна».
Кто этим занимается?
Святой дух?
Ответа он не ждал.
Это был риторический вопрос, призванный унизить. — А кто тебя водит по ресторанам, когда тебе «хочется отвлечься»?
Кто оплачивает такси, потому что тебе, видите ли, лень в метро толкаться после шопинга?
Твои кремы, сыворотки, маски, которые стоят как половина моей зарплаты, они сами на полке в ванной появляются?
Я не припомню, чтобы твоя бабушка оставила тебе в наследство пожизненный запас косметики.
Он говорил, и с каждым словом его уверенность только крепла.
Он рисовал образ себя как благодетеля, щедрого покровителя, который осыпает её подарками, позволяя вести красивую и беззаботную жизнь.
А она, неблагодарная, ещё и осмеливается требовать с него деньги за какие-то «коммунальные услуги». — Я обеспечиваю нашу жизнь.
Полностью.
От салфеток на этом столе до отпуска, который был прошлым летом.
Я вкладываюсь в тебя, в наш быт, в твоё хорошее настроение.
А что даёшь ты? — он сделал театральную паузу и обвёл кухню взглядом. — Четыре стены.
Которые достались тебе бесплатно.
И ты ещё смеешь выставлять мне за них счёт?
Его голос наполнился искренней, праведной обидой.
Он действительно верил в то, что говорил.
Верил, что его вклад — активный, ежедневный, денежный — несравнимо больше её пассивного, полученного по наследству.
В его представлении это был честный обмен: он дарит жизнь, она — пространство для неё.
Ольга взяла чашку и сделала небольшой, медленный глоток.
Горячий чай обжёг язык, но это было приятное, отрезвляющее ощущение.
Она поставила чашку обратно на блюдце, не издав ни звука.
Её молчание и этот спокойный, размеренный жест окончательно вывели его из себя. — Так что давай без этих дешёвых манипуляций, — прошипел он, теряя остатки своего показного спокойствия. — Я плачу за жизнь, ты предоставляешь жилплощадь.
Это честная сделка.
Если тебя что-то в ней не устраивает, то это исключительно твои проблемы, а не мои.
Можешь считать, что я плачу тебе аренду.
Только не деньгами, а едой, развлечениями и твоими женскими капризами.
И, поверь, эта «аренда» гораздо выше рыночной стоимости твоих квадратных метров.
Так что сиди и радуйся, что нашла такого дурака.
А теперь, если спектакль окончен, я, с твоего позволения, продолжу отдыхать. — Хорошо, — ответила Ольга в наступившей тишине.
Это короткое, деловое слово прозвучало на кухне громче любого крика.
Она не стала спорить с его тирадой.
Не стала защищаться.
Она приняла его условия игры. — Давай посчитаем.
Раз уж разговор перешёл на бухгалтерию.
Дмитрий удивлённо моргнул.
Он ожидал чего угодно — скандала, упрёков, хлопанья дверью — но не этого холодного, почти весёлого спокойствия.
Он видел, как она мысленно надела очки с толстыми линзами и открыла воображаемую книгу учёта их совместной жизни.
Её взгляд скользнул по кухне, но она смотрела не на стены, а сквозь них, в прошлое. — Этот кухонный гарнитур, — начала она ровным, бесстрастным голосом, указывая подбородком на белые глянцевые фасады. — Я заказывала его полгода до того, как ты впервые переступил порог этой квартиры.
Оплатила из денег, которые откладывала с зарплаты.
Этот дубовый стол, за которым ты сейчас сидишь, остался от бабушки, как и стулья.
Холодильник, который ты так усердно «забиваешь едой», я купила по акции за два года до нашего знакомства.
Она говорила, а Дмитрий слушал, и его самодовольная усмешка медленно, очень медленно растекалась, словно дешёвый маргарин на раскалённой сковороде.
Он хотел перебить её, вставить едкую реплику, но её отстранённый, фактический тон делал любую контраргументацию неуместной истерикой. — Продолжим, — Ольга будто вела скучную инвентаризацию. — Диван в гостиной, на котором ты так любишь лежать с телефоном, был куплен мной на первую премию.
Большой телевизор, который ты считаешь центром вселенной, — тоже.
Твоя любимая кофемашина, варящая эспрессо по утрам, — подарок самой себе на день рождения.
Когда мы познакомились, единственное, что ты привёз в этот дом, кроме себя, — зубная щётка и пара сменных носков.
Её спокойствие было страшнее любого упрёка.
