Потом Илья познакомил её с бабушкой, и они вместе пили чай, ведя разговоры. – Пойдём, я тебя провожу, – предложил Илья, когда чай закончился.
Они вышли на улицу, и тяжесть снова опустилась, давящая и невыносимая.
Первая не выдержала Ольга. – Илья… Катя… – Рак сетчатки, – тихо произнёс он, глядя перед собой в темноту улицы. – Диагноз поставили, когда ей было два года.
Её глаз удалили, чтобы спасти жизнь.
Она прошла через химиотерапию, через бесконечные больницы.
Наталья Сергеевна до сих пор не смогла полностью оправиться.
Сейчас она сама в санатории – обострение язвы.
И бабушка тоже – у неё был инсульт, теперь она с трудом ходит.
Слёзы текли по лицу Ольги ручьём, но она даже не пыталась их смахнуть.
Они были заслуженными.
Его слова проникали в неё глубже любых упрёков, ведь это была не злость, а искренняя боль.
Боль человека, который знал о болезни не понаслышке. – Я никогда не прощу себя за это, – выдохнула она, почти теряя голос. – Это самое ужасное, что я сделала в жизни.
Я не знала… Я не думала… Я была просто глупой эгоисткой!
Прости меня.
Пожалуйста.
Я больше никогда… Она замолчала, потому что слова потеряли смысл.
Никакие слова не могли выразить всю глубину её раскаяния.
Илья остановился и повернулся к ней.
В свете фонаря она заметила, что его глаза тоже блестят. – Я понимаю, – сказал он. – Я злился не потому, что ты меня обманула.
А потому что ты обесценила боль таких, как Катя.
Таких, как наши Натальи Сергеевны, которые ночами не спят у их кроватей. – Прости меня, – прошептала Ольга. – Я так виновата… Он долго смотрел на неё, словно взвешивая что-то на невидимых весах.
Затем сделал шаг навстречу и обнял её.
Ольга закрыла лицо руками и разрыдалась.
Теперь это были слёзы не только стыда, но и глубокой благодарности.
Он дал ей то, чего она не заслуживала – второй шанс.
Вернувшись домой, Ольга застала Наталью Сергеевну на кухне.
Та сидела с чашкой чая и смотрела в окно на тёмный двор.
В её позе читалась привычная усталость, и впервые Ольга увидела не просто Наталью Сергеевну, а женщину, которая отдала всю свою жизнь, всю свою нереализованность, всю тревогу. – Наталья Сергеевна, – тихо произнесла Ольга, остановившись в дверях.
Наталья Сергеевна обернулась.
В её глазах мелькнула привычная настороженность, словно щит, который она носила с тех пор, как Ольга сбрила волосы.
Ольга подошла и села напротив.
Она положила на стол помятый в дороге рисунок Кати – трёхглазую кошку. – Наталья Сергеевна, я… мне нужно у тебя попросить прощения.
По-настоящему.
Не за волосы.
За всё.
И она рассказала.
Всю правду.
О своей лжи Илье, о его сестре, о маленькой Кате с протезом вместо глаза.
Она говорила, с трудом подбирая слова.
Наталья Сергеевна молчала, не перебивая.
Её лицо постепенно менялось: от настороженности к удивлению, затем к боли, и, наконец, к глубокой, бесконечной грусти.
Она не стала кричать или упрекать.
Она взяла рисунок Кати и аккуратно провела пальцем по ярким линиям. – Бедная девочка, – прошептала она.
Потом подняла взгляд на Ольгу. – И бедный ты мой ребёнок.
Эти слова разрушили последние защитные барьеры в душе Ольги.
Она разрыдалась, как в детстве, положив голову на колени Натальи Сергеевны.
Наталья Сергеевна ласково гладила её по коротким, колючим волосам, и её прикосновения были такими же нежными, как в детстве, когда она втирала то самое репейное масло. – Я восстановлюсь в вузе, Наталья Сергеевна.
Обещаю.
Я всё исправлю, – выдохнула Ольга, когда слёзы немного стихли. – Не ради меня, – мягко сказала Наталья Сергеевна. – Ради себя.
Ты должна сделать это для себя самой.
Ольга кивнула, вытирая лицо.
И тогда, глядя в глаза Натальи Сергеевны, в которых наконец не было упрёка, а лишь понимание и усталая любовь, она произнесла самое главное, самое светлое, что осталось у неё после этого тяжёлого дня: – Кажется, я встретила того самого.
Того, рядом с кем хочется быть честной.
На лице Натальи Сергеевны впервые за долгие месяцы появилась искренняя, лёгкая улыбка.
Она не сказала «я бы на твоём месте».
Просто взяла её руку и крепко сжала. – Расскажи мне о нём…
