Алексей Смирнов, архитектор цифровых империй и властелин Киева, вдыхал стерильный воздух собственного триумфа.
Его мир строился из стекла, металла и безупречно выстроенных алгоритмов, где каждая вещь имела цену, а каждое чувство — логическое обоснование.
Личный Gulfstream G700 был для него не просто самолетом, а продолжением кабинета — герметичным коконом, в котором он парил над миром как в прямом, так и в переносном смысле.
Однако в тот роковой день коварная судьба, проявившаяся в виде внезапной технической неисправности, лишила его этого укрытия.
Единственным шансом успеть на собственную триумфальную ключевую речь на конференции во Львове оставался коммерческий рейс.
Алексей приобрел все места в первом классе, выкупив себе иллюзию уединения.
Он занял место 2A, ощущая холодный дискомфорт от взглядов стюардесс, и погрузился в глянцевый экран планшета, пытаясь отгородиться от навязанной реальности.
Двери уже собирались закрываться, когда в салон, словно вихрь живой, неподконтрольной ему жизни, ворвалась она.
И всё застыло.
Тамара Иванова.
Женщина, чье имя было выжжено в его памяти огнем прежней страсти и ледяной пустотой внезапного исчезновения.
Та, кто пять лет назад бесследно растворилась, оставив после себя лишь призрак несбывшихся обещаний «навсегда».
Время не тронуло ее.
Та же каштановая грива, собранная в небрежный пучок, те же изящные плечи, та же аура тихой, несгибаемой силы.
Но теперь за ней, крепко держась за пальцы, шли двое маленьких мальчиков.
Алексей, затаив дыхание, следил, как они направлялись в его сектор.
Его разум, привыкший просчитывать рыночные тренды с точностью до десятых долей процента, отказывался признать очевидное.
Мальчики, примерно четырех лет, были точными копиями — и эти копии были слепком с его собственного лица.
Темные, непослушные кудри, которые он когда-то пытался укротить в детстве.
Характерная ямочка на правой щеке, проявлявшаяся при улыбке.
Даже привычка нервно задирать рукав футболки была его зеркальным отражением.
Один из мальчиков крепко держал в руке потрепанного плюшевого мишку, второй с любопытством осматривал салон, и его взгляд на мгновение задержался на Алексее.
В этих глазах, цвета спелого каштана, он увидел собственное отражение — тридцатилетней давности.
Сердце Алексея забилось в груди с такой силой, что гул наполнил уши.
Он оказался парализован, наблюдая, как Тамара, не обращая на него внимания, усаживала детей в кресла 2C и 2D, пристегивала ремни и поправляла воротники.
Ее движения были точными, наполненными материнской грацией и легкой усталостью.
Она села в 2B, прямо рядом с ним, разделённая лишь узким проходом, который в тот момент казался ему бездной.
Только когда самолет с ревом оторвался от земли и начал набирать высоту, она повернула голову.
Их взгляды встретились.
Время сузилось до точки.
В ее широко раскрытых глазах мелькнули молнии шока, паники и чего-то еще — стыда? страха? — «Алексей?» — ее голос едва пробивался сквозь гул двигателей, но в его ушах звучал громче любого взрыва.
Он не смог вымолвить ни слова, лишь кивнул, чувствуя, как челюсть сковывает камень.
— Я… я не знала, — прошептала она, сжимая подлокотники. — Мы летим к сестре.
Во Львов.
— Они мои, — выдавил он.
Это не был вопрос.
Это было приговором, вынесенным самой вселенной.
Тамара закрыла глаза на мгновение, словно собираясь с силами, затем тихо и обреченно произнесла: — Да. Твои.
Словно ледяная лавина, сорвавшаяся с гор, накрыла его с головой.
Миллиарды на счетах, корпорации, власть — все это рассыпалось в прах перед этим простым, ужасным словом: «Твои».
— Почему? — его голос прозвучал хрипло и чуждо. — Почему ты ничего не сказала?
