Радость длилась недолго.
Давил кредит.
Каждый месяц двадцать пять тысяч уходили в банк, словно в бездонную пропасть.
Экономили на всём — на себе, на еде, на отдыхе.
Но Тамара не жаловалась.
Она терпела.
Верила — справимся.
Главное — вместе.
А потом появилось то, что сначала ускользало от её внимания.
Мелочи: Игорь всё чаще сидел в телефоне, перешёптывался с матерью.
Советоваться стал — как почистить чайник, как пожарить рыбу, какой порошок лучше выбрать.
Первое время Тамара смеялась.
Потом перестала. — Ты что, совсем без неё жить не можешь? — однажды спросила она. — Мужику тридцать лет, а всё подсказывает мама.
Он усмехнулся в ответ: — Зато она знает, как правильно.
И тогда впервые у неё зародилось чувство, что живут они втроём.
Не пара, не семья — а словно «мама и сын», а она — лишнее третье колесо.
С каждым месяцем становилось всё труднее.
Мама звонила, просила «помочь с лекарствами», «скинуться на коммуналку», «одолжить до пенсии».
И он — ни разу не отказал.
Пять тысяч.
Потом десять.
Потом двадцать.
Тамара старалась говорить спокойно: — Игорь, у нас и так дырка в бюджете.
Мы едва сводим концы с концами.
Он лишь махал рукой: — Не начинай.
Справимся. «Справимся» — его любимое слово.
Но справлялась в итоге она.
Он — помогал маме.
Она — гасила счета.
Пока однажды, в начале октября, не заглянула в онлайн-банк и не увидела ту чёртову цифру — минус сто пятьдесят тысяч.
Счёт, куда она клала по копейке, по тысяче, по две. «На всякий случай».
И вдруг внутри всё оборвалось. — Ты хоть бы сказал, — тихо сказала она после ссоры. — Хоть бы предупредил. — Да что предупреждать? — он устало опустился на диван. — Мама юбилей отмечает.
Шестьдесят пять лет, всё-таки.
Попросила красиво.
Я помог. — Красиво? — она усмехнулась. — А как тогда жить?
На воздухе?
Или мне косметику продавать?
Он промолчал.
Включил телевизор.
Там шла передача про ремонт квартир — словно назло. — Видишь, — сказал он, — люди тоже брали кредиты.
И ничего.
Главное — не нервничать.
Тамара долго молчала.
Потом прошептала: — Игорь… Я не нервничаю.
Я устала.
Он повернулся, посмотрел на неё.
Но молчал.
И именно это «молчание» оказалось хуже любого крика.
На следующий день она пришла с работы позже обычного.
Дождь моросил, асфальт блестел.
Сумка была тяжёлой, в голове шумело.
В подъезде пахло кошками и влажной одеждой.
Она поднялась, вставила ключ в замок, открыла дверь — в квартире царила тишина.
Только телевизор гудел из комнаты.
Игорь был дома, опять погружён в телефон. — Ты ел? — спросила она автоматически. — Угу.
Мама звонила, — ответил он, не отрываясь от экрана. — У неё там гости.
Говорит, всё отлично прошло. — Ну хоть кто-то доволен, — хмыкнула она и направилась на кухню.
Села, открыла тетрадь, где вела записи — расходы, даты платежей, проценты.
Цифры плясали перед глазами.
Она вздохнула и подумала: «Нет, так дальше нельзя.
Или он повзрослеет, или я уйду».
Она закрыла тетрадь, налила чай и долго смотрела в окно, где отражался её дом напротив — такой же панельный, серый, с чужими окнами.
За каждым — своя жизнь, своя Тамара, свой Игорь.
И, возможно, такая же свекровь. «Пора решать», — подумала она.
Но решение появится чуть позже.
Пока — лишь груз, накопленный за годы.
С тех пор, как Тамара увидела ту роковую выписку, в квартире повисло молчание.
Не просто тишина — густая, вязкая, словно кисель.
Разговаривали только по делу: «соль передай», «воду выключил?», «платёж сделал?».
Вот и всё.
Ни шуток, ни улыбок, ни «как день прошёл».
Жили, словно соседи.
Только по ночам слышно, как кто-то тихо ворочается — каждый на своей стороне кровати.
Игорь словно не замечал трещину между ними.
Всё продолжалось «как обычно»: работа, звонки по телефону, редкие ужины.
Только теперь Тамара перестала спрашивать, кому он пишет.
