Вечерами по пятницам наш зал оживает, словно живое существо.
Витринные окна излучают тёплый свет на улицу, внутри раздаётся приглушённый гул голосов, звенят вилки, а из кухни доносится аромат жареного мяса, свежей зелени и ванили из кондитерской.
Я стою у стойки администратора, проводя пальцем по идеально ровному списку бронирований, ощущая, как ткань под строгой блузкой прилипает к спине.
Сегодня всё должно пройти безукоризненно.
Алексей сказал мне с утра: — Ольга, прошу, никаких лишних разговоров.
Мама придёт с роднёй, ты встретишь их как обычных гостей.
Счёт — как у всех.
Он отвёл взгляд, когда произнёс эти слова.
Я знала, сколько ему стоило открыть это место.
Без чудес и волшебной поддержки семьи.
Годы работы без выходных, редкие короткие дни отдыха, когда он всё равно приезжал сюда и лично проверял каждый стул и каждую тарелку.
Он спал по несколько часов на узком диване в кабинете, когда зал ещё был пустой коробкой с голыми стенами.
Никто из его родных об этом не рассказывал.
Зато мать Алексея, Тамара Ивановна, не уставала повторять: «Я вырастила золотого мальчика.
Это и моё детище».
С такой интонацией, будто именно она ночами мыла плитку и спорила со строителями по мелочам.
Сегодня для неё накрыли отдельный зал.
Белоснежные скатерти, аккуратные композиции из зелени и белых цветов, ровно расставленные бокалы для воды, хрустящие салфетки, разложенные веером.
Официантки шептались: «Опять эта свекровь приедет», — и нервно хихикали, но смех их был уже выдохшимся.
Я видела её всего пару раз, и мне хватило.
Жёсткий подбородок, громкий голос, постоянное ощущение, что она смотрит поверх тебя, словно на мебель.
В самый первый день открытия она прошлась по залу, слегка касаясь скатертей двумя пальцами и громко обронила кому-то из гостей: — Это всё мой сын.
И моё тоже.
Мы его таким воспитали.
Жена Алексея, Екатерина, тогда стояла немного в стороне, сжимая в руках папку с бумагами.
Я заметила, как у неё напряглись пальцы.
Позже Екатерина призналась мне шёпотом на кухне: — Она думает, что ресторан — её игрушка.
А я… я для неё выскочка, которая решила отнять чужое.
С тех пор их разговоры редко обходились без колких замечаний.
Свекровь могла равнодушно бросить при всех: «Ну, Алексей у нас всегда был доверчивый, вот и связался», — словно речь шла не о любимой женщине, а о случайной знакомой.
К восьми часам вечера зал уже гудел, словно улей.
Я то и дело смотрела на стеклянную дверь.
Когда подъехал длинный блестящий автомобиль, я поняла — это они.
Тамара Ивановна вошла первой.
Яркая помада, крупные серьги, громкий смех, который сразу прорезал общий гул.
За ней последовала вся родня: дородная тётка в блестящей кофте, худой племянник с вечно удивлёнными глазами, пара двоюродных, какая-то соседка, пожилая бабушка с палочкой.
Они входили, оглядываясь, будто попали в музей. — Проходите, пожалуйста, — я улыбнулась привычной, выученной улыбкой. — Ваш стол в отдельном зале, как вы просили. — Не «вы», а «вы к нам», — отмахнулась Тамара Ивановна. — Это же заведение моего сына.
Значит, почти наше.
Родные, не стесняемся, идём, это всё дом родной.
Она даже не взглянула в мою сторону.
Шла вперёд, как хозяйка, поправляя чужие стулья, пододвигала их, пересаживала людей без чьего-либо согласия. — Этих двоих ко мне поближе, — указала она на каких-то дальних родственников. — А вы, Надежда, тут не сидите, вам нужна спинка повыше.
Девушка! — резко щёлкнула пальцами. — Принесите ещё стул, этот уберите, он неудобный.
Я стиснула зубы, но кивнула официантке, чтобы та без лишних слов выполнила просьбу.
Когда за одним столом собирается столько родни, любое неверное движение — словно искра для сухой травы.
Меню они изучали громко, почти хором.
Кто-то робко предложил взять что-то попроще, но Тамара Ивановна тут же пресекла: — Глупости!
Мы сюда не на кашу пришли.
Вот эти устрицы, ассорти.
Стейк вот такой, самый большой, из вашей мраморной говядины, как сын говорил.
Десерты… где ваши с золотой крошкой?
Всем по такому.
Напитки — самые дорогие, фирменные, что у вас есть.
Не экономьте на нас. — Может, мне салатик и суп, мне много не надо… — робко начала бабушка. — Ешьте, родные, — перебила она. — Здесь всё наше.
Сыночек оплатит, он же у меня не жадный.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось.
Каждое слово «наше» звучало для меня словно пощёчина Алексею.
Он никогда так не говорил, даже в шутку.
На планёрках он повторял одно и то же: «Это не моё и не ваше, это общее дело, которое мы держим вместе».
А здесь, за стеной, его собственная мать раздавала обещания от его имени.
Я подошла к ним, чтобы уточнить заказ, и специально повторила вслух, чётко перечисляя блюда и количество порций.
Тамара Ивановна кивала, не особо слушая меня, больше наслаждаясь тем, как на неё смотрит родня. — Девушка, не волнуйтесь, — наконец сказала она, — мы тут не чужие.
Если что, мой сын разберётся.
Запишите всё, что просят.
В обычный вечер я давно бы подошла к Алексею и осторожно сказала: «Может, вы сами поговорите с мамой?».
