Однажды улыбка Тамары стала медленно исчезать, её руки потеряли былую силу, а вскоре появилась и боль. Сначала она прятала её — от меня, от Алексея, от самой себя. Но боль умела ждать. Она подкрадывалась тихо, как зима к осеннему лесу.
Каждое утро я замечал, как она всё дольше сидела у окна, глядя куда-то вдаль, будто пыталась рассмотреть в сизом тумане ответ, которого уже не было. Алексей возвращался с рыбалки, приносил ведро карасей и говорил: «Вот, Тома, твои любимые». Она улыбалась — но уже не глазами.
Когда врач из города сказал, что это болезнь крови, я не понял. Мне было десять, и я думал, что болезни лечатся таблетками и любовью. Алексей молчал.
Потом начал пить — не как раньше, по праздникам, а часто, будто хотел затопить в себе что-то. Его глаза стали мутными, а в доме поселилась тишина, как снег, что выпадает ночью и делает мир чужим.
Через месяц Тамару увезли в больницу. Алексей поехал с ней, а я остался с соседкой тётей Варварой. По вечерам она поила меня молоком и всё говорила: «Ты держись, сынок. Мать твоя сильная, вернётся». Но мать не вернулась.
Весной мне сказали, что её больше нет. Алексей пришёл домой в чёрном пальто, пахнущем больницей и спиртом, и долго сидел у печи, не говоря ни слова. Потом взял старую фотографию, где мы все трое стоим у забора, и ушёл. Я слышал, как за калиткой треснул сугроб, потом — тишина. Больше я его не видел.
Так начался мой детдомовский кошмар. Там пахло супом и известью, а ночи тянулись, как бесконечная дорога.
Меня часто будили крики других детей. Иногда я думал, что слышу голос Тамары — тихий, зовущий, — но, открыв глаза, видел только пустой потолок.
Потом появилась Ирина. Молодая учительница, пришедшая волонтёром. Она всегда говорила спокойно, будто её слова могли согреть.
Сначала я сторонился её — слишком часто обещания рушились в моей жизни. Но она не отступала: приносила книги, учила рисовать, слушала, когда другие отворачивались. С ней я впервые за годы засмеялся — так, по-настоящему.
Когда она оформила опекунство, я не поверил. В её квартире пахло яблоками и бумагой — она много писала, всё время что-то записывала в блокнот. Иногда я ловил себя на мысли, что ищу в ней Тамару: ту же мягкость, тот же тихий взгляд. Ирина знала. Она не пыталась заменить мать, просто была рядом.
Годы шли. Я вырос, окончил техникум, устроился на стройку. Мы с Ириной жили как семья — без громких слов, но с тёплой привычкой понимать друг друга с полуслова.
Однако прошлое не отпускает. Каждое лето, когда я чувствую запах пирогов из соседнего окна, во мне просыпается тот мальчик из Яворова, стоящий у забора и ждущий, что за поворотом вот-вот появится Алексей. Но дорога всё так же пуста.
