Тамара сидела за кухонным столом, устремив взгляд в чашку с остывшим чаем.
В этом утреннем, постепенно наполняющемся светом помещении царила тишина, но она воспринималась как тяжёлая стеклянная преграда, отделяющая её от внешнего мира.
Создавалось впечатление, что и время сегодня решило замереть, задержав дыхание вместе с ней.
Она искала в чашке ответ на вопрос, что же делать дальше, но взгляд её натыкался лишь на собственное отражение.
И вдруг оно показалось необычайно чужим — усталым, измученным морщинами, которых раньше она не замечала.
В памяти всплывали когда-то ласковые слова Виктора: «Красавица моя…».
Теперь же эти слова звучали пустым эхом.
С годами они постепенно сменились на колкие замечания, а обращение «старуха» превратилось в привычный эпитет в их ссорах.
Тамара осознала, что за этими словами скрывалась не только злость мужа, но и вся жизнь, прожитая под постоянным контролем и подчинением.
Её мысли внезапно прервала тяжёлая поступь.
Виктор вошёл в кухню, шагая так, будто не просто переступал порог, а приносил с собой приговор.
Он умел так себя вести, что любое его присутствие рядом превращалось в испытание, проверку на терпение и покорность. — Чего сидишь, как на допросе? — его голос прорезал тишину, разрушая утреннюю задумчивость. — Чай остыл?
Так заваривай свежий.
Это же не дворец, электричество ещё не отключили.
Тамара лишь едва заметно кивнула, сдерживая раздражение.
Казалось, что даже чай остывал быстрее, когда Виктор был рядом. — Твой сарказм стоит копейки, — фыркнул он. — Лучше скажи, когда поедешь к нотариусу.
Семь миллионов — это не мелочь.
Сколько можно тянуть?
Эти слова застали Тамару врасплох.
Семь миллионов — наследство, полученное от бабушки, теперь стало источником конфликта, словно сама сумма превращалась в оружие, разрывающее привычную жизнь на части. — Это моё наследство, Витек, — тихо проговорила она, стараясь найти в себе силы для ясного ответа. — Мое! — повторил он, ударив кулаком по столу. — А годы, что я тебя содержал?
Твоя зарплата — копейки.
А теперь, как только запахло миллионами, сразу «моё»?
Тамара почувствовала, как сердце защемило.
Семь миллионов — не просто цифра на бумаге.
Это символ свободы, самостоятельности и возможности наконец жить для себя, а не в тени мужа, который всю жизнь управлял ею, словно марионеткой. — Мне не до споров, — прошептала она, ощущая, что впервые за долгие годы её голос звучит твёрдо.
Кухня медленно наполнялась напряжением, которое почти ощущалось физически.
Тамара сидела, сжимая чашку так крепко, что пальцы побелели от усилия.
Каждый удар сердца отзывался болью, напоминая о годах, проведённых в тени мужа.
Виктор, заметив её молчание, наклонился ближе, и его глаза, холодные и проницательные, словно пытались проникнуть в её душу. — Тут не спорить надо, а думать о семье! — произнёс он тяжело, будто говорил не с женой, а с самим собой. — Бабушка ведь обоих нас имела в виду.
Тамара резко подняла голову.
Воспоминания о бабушке нахлынули волной: тихая старушка, с которой они вместе проводили летние вечера, и её мягкие руки, угощающие печеньем.
Бабушка никогда не делила их жизнь на «моё» и «твоё». — Она тебя не выносила! — резко ответила Тамара, ощущая, как с её губ сорвалось то, что долгие годы сдерживалось внутри. — Зато двадцать лет терпела, — огрызнулся Виктор, и воздух будто сжался под тяжестью его слов.
В этот момент на кухню вошла Ольга Ивановна, его мать.
Она всегда появлялась внезапно, с запахом дорогих духов и ледяным взглядом, который казался безмолвным обвинением. — Что тут опять? — прищурилась свекровь. — Деньги от нас прячешь? — Мам, да Тамара совсем обнаглела, — подхватил Виктор, чувствуя поддержку со стороны матери. — Думает, миллионы только её.
