Телефон, лежащий на столе, завибрировал, сдвинув чайную ложечку на блюдце.
Мелкая, неприятная дрожь, словно озноб.
В тот момент я как раз завершала сверку дебета и кредита за октябрь — моя небольшая кондитерская «Корица» готовилась к зимнему сезону.
За окном лил косой дождь, характерный для нашей Барановки в ноябре, размывая свет проезжающих машин в мутные желтоватые пятна.
Я не хотела смотреть.
Знаете это ощущение, когда интуиция кричит: «Не трогай, там мерзость»?
Но рука сама потянулась.
Экран засветился холодным светом.
Номер был незнаком, но цифры… Эти цифры я вычеркивала из памяти годами, словно въевшееся пятно на белой скатерти. «Прости, я ошибся.
Я был дураком, что ушел.
Давай встретимся?
Игорь».
Пятнадцать лет.
Пять тысяч четыреста семьдесят пять дней тишины.
И вдруг — «я ошибся».
У меня перехватило дыхание.
Не от счастья, нет.
От удара ниже пояса.
Будто меня, взрослую и уверенную в себе женщину, снова бросили на ту облезлую кухню в съемной двушке, где я рыдала в полотенце, чтобы не разбудить сына.
Чашка с недопитым латте показалась обжигающе холодной.
Я подняла глаза и увидела свое отражение в темном окне: аккуратная укладка, спокойный взгляд, кашемировый кардиган.
Но внутри этой женщины сейчас маленькая девочка сжалась в комочек и спросила: «Зачем он вернулся?
Чтобы добить?» Однако я уже не та девочка.
И мой ответ он явно не ожидал.
Часть 1.
Руины и фундамент Первой реакцией было заблокировать.
Просто нажать красную кнопку и сделать вид, что этого не существует.
Я положила телефон экраном вниз, словно он был заражен.
В кондитерской витал аромат ванили и свежей выпечки — запах моего успеха.
Пятнадцать лет назад, когда Игорь захлопнул за собой дверь, у меня не оставалось ничего, кроме долгов и двенадцатилетнего Максима, который смотрел на меня испуганными глазами волчонка.
Игорь ушел не просто так.
Он ушел «красиво».
К секретарше своего начальника.
Ей было двадцать пять, она пахла дорогими духами и перспективами.
А я источала аромат борща, усталости и дешевого стирального порошка. — Тамара Викторовна, ты стала скучной, — сказал он мне тогда, собирая в сумку свой любимый шуруповерт. — Ты перестала развиваться.
А Ольга… она меня вдохновляет. «Вдохновляет».
Это слово я возненавидела на долгие годы.
Я прошлась по залу, поправляя салфетки.
Мои официантки уже ушли домой, осталась лишь уборщица, тетя Нина, тихо водящая шваброй в углу. — Тамара Викторовна, вы чего такая бледная?
Что-то случилось? — спросила она, опираясь на черенок. — Призрак, тетя Нина, — усмехнулась я. — Призрак из прошлого вернулся.
Я вспомнила, как после его ухода мы с Максимом неделю питались одной гречкой.
Как я устроилась мыть полы в подъездах по вечерам, пряча лицо в капюшон, чтобы соседи не узнали.
Как ночами училась печь торты, потому что это было единственное, что я умела делать хорошо, кроме своей бухгалтерской работы.
Игорь не платил алименты три года.
Он «искал себя» в новом браке, менял машины, ездил в Турцию.
Когда я звонила и просила денег на зимнюю куртку для сына, он отвечал: «Тамара, не душу.
У нас сейчас сложный период, ипотеку на квартиру взяли».
И вот теперь он пишет «Прости».
Телефон снова завибрировал. «Ты читаешь, вижу галочки.
Тамара, не молчи.
Я знаю, что причинил боль.
Но прошло много времени.
Нам нужно поговорить».
Наглость.
Какая удивительная наглость.
Он считает, что время — это ластик, способный стереть измену.
Я взяла телефон.
Пальцы тряслись, но злость уже стала вытеснять страх.
Он хочет разговора?
Он даже не догадывается, с кем собирается говорить.
Часть 2.
Союзники и шпионы Следующим утром я позвонила сыну.
Максим теперь был главным архитектором в крупной компании.
Он вырос именно таким мужчиной, каким я мечтала видеть рядом с собой: надежным, немногословным, строгим, но справедливым. — Мам, привет.
Что случилось с утра?
Обычно в это время ты тесто месишь, — голос у него был бодрым. — Максим, отец объявился.
На другом конце провода повисла такая густая тишина, что мне показалось, связь прервалась. — Чего ему надо? — голос мгновенно изменился.
Исчез сын, возник защитник. — Пишет, что ошибся.
Хочет встретиться. — Ему нужны деньги, мам.
Или почка.
Или ему негде жить. — Максим… — Что «Максим»?
Ты правда думаешь, что он вдруг воспылал любовью к женщине, которую бросил с долгами пятнадцать лет назад?
Максим был прав.
Я знала это.
Но женское сердце — странный механизм.
Где-то глубоко, под слоями бетона и брони, пробудилось глупое тщеславное чувство: «Он понял.
Он сравнил и осознал, что я лучше».
Это ловушка, в которую попадают тысячи покинутых жен.
Нам хочется справедливости.
Нам хочется, чтобы они ползли на коленях. — Не отвечай ему, — резко сказал сын. — Я сам с ним поговорю, если он продолжит. — Нет.
Это моя борьба, Максим.
Не вмешивайся.
Я просто предупредила.
Я положила трубку и решила узнать подробности.
У нас с Игорем осталась одна общая знакомая, Людмила, которая знала все сплетни Барановки.
