Сразу стало ясно – он знал, малый.
Возможно, и Степан догадывался, но он помладше, и ему ещё сложно понять, а вот Сергей…
И так обидно мне стало: пришла домой, собрала ему чемодан и мешок, выставила на крыльцо.
Жду, трясусь.
Он пришёл, всё понял.
Пытался объясниться, а я не желала слушать, говорю: – Не меня позоришь, сынок!
Уходи к ней, не позорь! – Ушёл? – Уже-ол…
К матери.
Пришёл домой раз, два.
Не пускаю и молчу.
Потом он говорил, что и не думал, что у меня сердце такое жёсткое.
Там он всё закончил, а обратно меня вернуть долго не сумел.
Она посмотрела в окно: – Почему он так долго там без одежды? – прищурилась, всматриваясь, – Запил тогда крепко. Мама Галина приходила, плакала, просила: сын пропадает, говорит.
А я… – бабушка вздохнула, – Жалко было.
Он во двор приходит, с мальчишками играет, за хозяйством смотрит, а я даже головы не поворачиваю – простить не могу.
А сама потом закрываюсь в чулане – сижу, слёзы льются рекой.
Однажды зимой пьяный пришёл, лёг под калиткой и уснул.
Снегом его припорошило.
В итоге с Сергеем его домой притащили.
Смотрю на Сергея, а он рыдает – отца жалко.
Ну, я тоже расплакалась.
Потом он рассказывал: проснулся дома, снова глаза закрыл, думал – снится, так хотелось, чтобы сон этот длился дольше. – Простила, значит? – Да ну.
Разве такое можно простить?
Потом мы родили твою мать Татьяну.
Нам уже под сорок было.
Всё сгладилось, как новый виток, – она улыбнулась, вспоминая то далёкое время, потом вздохнула, – Свекровь нашу похоронили, хорошая женщина была.
А потом заболела и я.
О болезни бабушки Наташа знала.
Онкология женская, да ещё и не на ранней стадии.
Мама не раз рассказывала, как бабушка сдалась, готовилась уйти, а дед боролся за неё, поднимал, таскал по врачам, взял на себя всё хозяйство, пока её лечили.
Потом уговорил ехать в Москву на операцию. – Не хотела, отмахивалась.
Врач тогда сказала – поздно уже, мол, не стоит пытаться.
А вот я живу.
Бабушка взглянула в окно: – Что он там опять?
И куртку не надел.
Настудится!
Надо, наверное, домой звать, куртку принести.
Волнуюсь…
Наташа вскочила, улыбаясь: – Бабушка, так что?
Любви никакой нет? – Почему?
Наверное, есть.
В кино больше, да в твоих книгах.
Вот и пиши об этом. – А в жизни? – А в жизни…
Не знаю, может, и есть где-то, но не у нас, – бабушка держала в руках дедову куртку. – А у вас-то почему? – Так почему же мне знать.
Это вы, молодые, в любви разбирайтесь.
А нам-то зачем? – она подтолкнула Наташу, – Иди, иди, а то куртку он не надел, мерзнуть будет.
Иди…
