Его доставили в больницу ровно в три часа ночи.
В этот момент я как раз взглянула на старинные часы над постом — стрелка остановилась на цифре три.
Она постоянно дергалась именно там, эти часы уже несколько лет барахлили.
Я была на смене одна.
Районная больница, ночная смена, пустынный коридор.
Санитары быстро занесли носилки и сразу скрылись.
Сказали только одно — нашли его у дороги, документов при нём не было.
Я подошла ближе и заметила на животе пропитанное кровью полотенце.
Приподняла его — и сердце сжалось.
Огнестрельное ранение.
Я работала в этой больнице двенадцать лет и видела многое.
Но случаи с огнестрельными ранениями — это всегда полиция, протоколы, допросы.
Он открыл глаза.
Тёмные, внимательные.
И крепко схватил меня за руку. — Полицию вызывать не надо, — голос звучал хрипло, но уверенно. — Пожалуйста.
Они меня убьют.
Я должна была вызвать помощь.
По всем правилам, по всем инструкциям.
Но, взглянув в эти глаза, не смогла.
Там не было ничего преступного.
Лишь страх.
Страх загнанного человека. — Как вас зовут? — спросила я.
Он покачал головой.
Я вздохнула и направилась за инструментами.
Мне было тридцать четыре года.
Я жила одна в съёмной квартире на окраине Тального.
Мама умерла два года назад — тоже работала медиком, была врачом.
Всегда повторяла мне: «Ольга, врач лечит, а медсестра ухаживает.
Без нас никто не выживет».
Отец ушёл, когда я была ещё маленькой, шесть лет.
Жених — Алексей.
Пять лет вместе.
А потом я узнала, что не смогу иметь детей.
И Алексей тоже ушёл.
Сказал: «Прости, но я хочу семью.
Настоящую».
Вот так и складывалась моя жизнь.
Работа, пустая квартира, снова работа.
На тумбочке у кровати стояла мамина фотография.
Иногда я с ней разговаривала.
Спрашивала: «Мама, когда же что-то изменится?»
В ту ночь всё изменилось.
Я обработала рану, извлекла пулю — к счастью, она застряла неглубоко, ребро спасло.
Зашила.
Он потерял сознание от боли, но ни разу не вскрикнул.
Только сжимал зубы и смотрел на меня своими тёмными глазами.
Третья палата была свободна уже месяц.
Я перевезла его туда.
Утром Тамара Ивановна, старшая медсестра, взглянула на меня, сжала губы — и промолчала.
Она работала здесь тридцать лет и всё понимала без слов.
Так началась моя двойная жизнь.
Днём я работала как обычно.
А ночью навещала его.
В первую неделю он почти не разговаривал.
Я меняла повязки, снимала температуру, приносила еду из больничной столовой.
Он смотрел на меня — молчал. — Вам нужно есть, — говорила я. — Организму нужны силы.
Он кивал.
Принимал пищу.
И снова молчал.
Но однажды ночью он неожиданно произнёс: — Ты устала.
Иди домой.
Я удивилась. — Я на дежурстве.
