У Максима показатели то падали, то поднимались.
В один из «хороших дней» он признался: — Хочу сделать что-то нормальное.
Не праздник.
— Ненавижу шарики, — добавил он. — Давай сделаем в школе комнату для чтения, — предложила я. — Не мемориал, а уголок, где можно укрыться от шума дома и слишком громкой жизни.
Там будет табличка: «Комната Дмитрия Ковалева. Заходите, если вам нужно».
Чайник — обязательно. — Если чайник будет — приду, — пообещал он. — И провод протяну, если розетка далеко.
Открытие прошло не торжественно, а по-домашнему тепло.
Табличка — простая.
На полках — книги с чужими закладками.
Библиотекарша впервые за много лет поблагодарила и расплакалась.
Тамара Петровна стояла рядом, придерживая волосы, чтобы плечи не дрожали.
Мама остановилась у порога. — Ты имеешь право здесь быть, — сказала я ей. — Он бы хотел. — Много ошибок он совершал, — ответила она. — Но одно сделал безупречно.
Выбрал нас.
Максим попросил слово: — Спасибо.
Всем.
И себе — за логику там, где я был уверен, что её нет.
Вечером мама достала из старой тумбы конверт. — Я тогда не успела его выбросить, — сказала. — Письмо от того, кто был «на один вечер».
Через год он написал «прости» и исчез.
Я не отвечала.
Думала, правда никому не нужна.
Дмитрий говорил: «Правда нужна, когда от неё кому-то становится лучше». — Она взглянула на меня. — Мне нужна ты больше правды. — А я нуждаюсь в тебе.
И память о нём — без рамки, но с делом.
Телефон мигнул: «Одесса: реструктуризация согласована».
Затем — «Выпускники 1999: перевели».
И от Максима: «Читаю вслух в комнате. Придёшь?» — Приду, — ответила я.
И отправилась — в день, который мы сотворили сами: не идеальный, но гармоничный.
Он выбрал быть отцом, когда не обязан; я выбираю быть дочерью, будучи обязана лишь совести.
Подписи на бумагах можно сфальсифицировать.
Выбор — никогда.
