Тамара Ивановна аккуратно развернула обложку, словно новая скатерть на столе.
В их взглядах читалось облегчение, почти триумф: они сломали сопротивление, дожали до конца, теперь квартира должна была стать «семейной».
Я видела лишь их руки, которые нервно перелистывали страницы.
Белая бумага, чёрные печати, подпись юриста внизу.
На верхнем документе крупными, жирными буквами выделялось слово «ЗАЯВЛЕНИЕ».
Алексей наклонился, прочитал первую строчку — и тут же побледнел так, будто кровь внезапно отступила из лица.
Тамара Ивановна застыла, губы задрожали.
Она быстро пробежала глазами по тем же словам, глубоко вздохнула и закашлялась. — Это… что… — прохрипела она, цепляясь за край стола.
В зале сохранилась тишина.
Только тяжёлое, сбившееся дыхание и тихий шелест страниц, которые продолжали раскрываться, словно приговор.
На дрожащем в руках Тамары Ивановны белом листе было написано: «Я, Иванова Ольга Михайловна, прошу провести проверку в отношении Ивановой Тамары Ивановны и Иванова Алексея Петровича по факту систематического психологического и финансового насилия…» Она уткнулась взглядом в слово «насилия», как будто в ступеньку.
Алексей наклонился ещё ближе, шёпотом, с трудом проговаривая: — …с целью принуждения к передаче в их собственность единственного жилья заявительницы… — голос у него стал хриплым.
Я почти спокойно продолжила за него: — …с приложением аудиозаписей разговоров о вымогательстве квартиры, видеозаписей сегодняшнего унижения, а также финансовых документов с переводами моих денег на ваши счета.
Тамара Ивановна резко выдернула следующий лист, потом ещё один.
Её глаза метались по строчкам: уведомление о поданном заявлении на расторжение брака, требование определить проживание ребёнка со мной, алименты, раздел имущества, упоминание договора продажи моей родительской квартиры, из чьих средств оплачивались их «семейные нужды». — Это не имеет силы, — прохрипела она. — Это… шутка.
Ты что, с ума сошла?
Ольгушка, прекрати этот спектакль, — она попыталась засмеяться, но смех тут же прервался кашлем. — Шутка будет дальше, — сказала я, доставая телефон из внутреннего кармана, на который она всегда смотрела с таким презрением: «Опять со своими игрушками, займись лучше семьёй».
Одно нажатие — и в комнате раздался наш общий, до тошноты знакомый звук из кухни: стук ложки о чашку, шипение чайника. — Ну, надо её ломать, — чётко и без помех прозвучал голос Алексея. — Пока она не подпишет дарственную, ничего не будет.
Гости замерли.
Кто-то машинально потянулся за салфеткой, но остановился. — Публично унизить, — отчётливо проговорила в записи Тамара Ивановна. — При людях, тогда она сама приползёт, сопли вытирать не будем.
А если не поймёт… будем давить через ребёнка.
Чтоб понимала, на чьей стороне суд.
Я услышала, как кто-то за столом втянул воздух сквозь зубы.
Ложка звонко ударила о тарелку.
Чей-то стул тихо заскрипел — люди отодвигались, словно боясь прикоснуться к нам. — Выключи немедленно! — вскрикнула Тамара Ивановна и рванулась к телефону.
Алексей опередил её, сделал шаг ко мне, пальцы хищно потянулись к моей руке.
В этот момент между нами встал Владимир Николаевич, старый знакомый семьи, тот самый, что всегда рассказывал байки о судах и хитрых договорах. — Алексей, — его голос резанул воздух, как нож. — Любая попытка отнять у неё телефон сейчас будет расценена как давление на заявителя.
И это будет зафиксировано.
Учитывая, что здесь… достаточно свидетелей, — он оглядел присутствующих за столом, — у неё их предостаточно.
Кто-то уже направил на меня телефон, красный индикатор записи светился, словно маленький костёр.
Сбоку послышался шёпот: — Это уже уголовное дело, вы что творите… Я подняла взгляд: — Оригиналы документов уже у нотариуса и у моего адвоката.
Копии зарегистрированы.
Если со мной или с ребёнком что-то случится, дело пойдёт дальше без моего участия. — Я отзову всех! — взвилась Тамара Ивановна. — Все, кто здесь сидит, молчите, поняли?! — она повернулась к гостям, словно к подчинённым.
Но люди опустили глаза.
Одна двоюродная тётя, та самая, что всегда приносила мне домашние пирожки, тихо наклонилась ко мне: — Если надо, я скажу, как было.
Не бойся.
Я посмотрела на Алексея.
Его лицо напоминало серый пластилин: ни крови, ни прежнего самодовольства. — Квартиру вы действительно получите, — сказала я ровно. — Только не мою.
Собственную.
В долг за жильё.
Если сможете.
Тарелки вокруг были испачканы соусами, в воздухе пахло остывшим мясом, подгоревшим тестом и майонезом, который всё ещё тянулся прядями с моих волос.
Я взяла сына за руку, подняла с пола его маленькую машинку.
Положила папку в сумку, застегнула молнию. — Мы поехали, — сказала я, не уточняя направления.
И направилась к выходу сквозь вязкую тишину и работающие камеры.
***
Последующие недели превратились в один длинный коридор с тусклым светом.
В помещении пахло хлоркой, бумагой и дешевыми духами.
Повестки.
Объяснения.
В кабинете участкового облупившаяся зелёная краска, старый вентилятор гонял тёплый воздух.
Я снова и снова рассказывала, как меня окунули лицом в салат «ради шутки», как убеждали, что без квартиры я никому не нужна.
На столе лежали распечатки переводов денег, записи с телефонов гостей, та самая кухонная запись с их «планом».
