Квартиру я получила слишком рано.
Родители ушли из жизни один за другим, и их двухкомнатная квартира с изношенным паркетом и видом на старые тополя стала для меня единственной опорой в этом Коростышеве.
Долгое время я боялась оставаться там одна, пока в моей жизни не появился Алексей.
Тогда казалось, что именно он меня спасёт.
Однако вскоре выяснилось, что он просто вошёл в уже устроенный дом.
Почти сразу после свадьбы к нам переехала Тамара Ивановна.
Она пришла с чемоданом, тоном хозяйки и фразой, которую я запомню навсегда: — Ну что, доченька, приютишь старушку в нашей семейной квартире? — «Нашей».
Я даже не стала возражать.
Мне было неловко поправлять её: квартира принадлежала моим родителям, а не их семье.
С тех пор это слово для неё превратилось в заклинание. «Семейная собственность». «Общее гнездо». «Ты же пришла сюда с двумя сумками, не забывай».
Я не забывала.
Она постоянно напоминала.
Она взяла под контроль всё, что только могла.
Ключи от кладовки были у неё.
Она составляла список покупок — и долго изучала чеки, словно проверяя, не слишком ли много я «позволяю себе» на свои же деньги.
Мою зарплату называла «вкладом в общий котёл», а деньги Алексея — «мужскими средствами, которые нужно беречь». — Ты думаешь, мы просто так тебя сюда взяли? — говорила она, перекладывая ложки в ящике, как солдат в строю. — Родных надо поддерживать.
Оформи квартиру на меня — так будет честно.
Старшие должны быть защищены.
Я молчала.
Спорить с пожилым человеком казалось постыдным.
А Алексей — мой муж, он же не позволит такого, правда?
Но годы шли, и «мелкие» унижения становились обыденностью.
Я перестала замечать, как она поправляет меня при ребёнке: «Слушай папу, а то вырастешь таким же безответственным, как твоя мамаша, которая даже документы на квартиру по-человечески оформить не может».
Сын смотрел на неё широко раскрытыми глазами и впитывал её интонации, словно губка.
И каждый раз, когда он вставлял в игру фразу: «Это не твоё, это бабушкино», у меня внутри что-то сжималось.
К шестидесятому дню рождения Тамара Ивановна готовилась, словно к коронации.
Ресторан, торт, огромный салат «для именинницы» — она многократно повторяла это слово, растягивая его на языке.
И не раз говорила другое: — Самый главный подарок я и так знаю, какой будет.
Правда, Алёша?
Алексей опускал глаза.
Однажды вечером, когда сын уже спал, они загнали меня на кухне между шкафом и холодильником. — Ольга, — начал Алексей, почесывая затылок, — маме шестьдесят.
Она же не вечная.
Давай сделаем ей приятно.
Оформи квартиру на неё, а потом она всё равно останется нам… мне.
Какая разница, на чьё имя сейчас?
Он запнулся на слове «мне», но уже было поздно.
Тамара Ивановна закатила глаза к потолку: — Я что, всю жизнь тебя содержать буду?
Мы же тебя в люди вывели, пристроили к нормальному мужчине.
Приличная невестка должна осознавать свой долг.
В тот момент я впервые ясно поняла: они оба смотрят не на меня, а сквозь меня, как на мебель или бытовую технику.
Не как на жену, не как на женщину, а как на дополнение к квадратным метрам.
Внутри что-то щёлкнуло.
Наступила гробовая тишина, словно перед грозой. — Посмотрим, — коротко ответила я и ушла в комнату, где спал сын.
Села рядом с его кроватью и вдруг отчётливо осознала: если я сейчас уступлю, он вырастет, видя, что так и надо.
За год до этого я уже начала понимать, что ситуация накаляется.
Тогда и появились первые записи на телефоне: её слова про «приют» и «наш род», его оговорки про «моё жильё».
Я сохраняла переписку, в которой она писала мне, что «без нас ты никто».
Соседка снизу несколько раз заходила, когда Тамара Ивановна кричала так, что стены дрожали, и сама предложила выступить свидетелем.
Я долго собиралась с силами, чтобы обратиться к юристу.
Кабинет был маленьким, пахло бумагой и крепким чаем.
Я дрожала так, что едва могла удержать ручку. — Брачный договор задним числом составить нельзя, — спокойно пояснил он, листая мои записи. — Но квартира у вас есть, вы собственник.
И у вас имеются доказательства давления.
Мы по шагам разобрали всё, что происходило в доме.
