Тамара смотрела на девочку — испуганную, обманчивую, жалкую — но не испытывала ни злости, ни чувства победы. Только глубокую, всепоглощающую усталость. — Так чьё это дитя? — тихо спросила она.
Оксана лишь пожала плечами, ещё больше согнувшись. — Не знаю.
Один из клиентов.
Это слово повисло в воздухе, тяжёлое и грязное. — Клиентов? — переспросила Тамара, не веря своим ушам.
Оксана подняла на неё глаза, полные слёз, в которых читался такой ужас и бездна отчаяния, что Тамару передёрнуло. — Мама…
Она заставляла меня.
Говорила, что красивая, молодая, должна приносить деньги.
А я не хотела.
Я сбежала.
Вот в чём дело.
Не легкомыслие.
Безысходность.
Разрушенное детство.
Тамара на мгновение представила своих дочерей — Анну, Наташу, Светлану — на месте Оксаны.
И сердце её сжалось от боли. — Я уеду, — прошептала Оксана, стирая слёзы рукавом кофты. — Сегодня же.
Скажу Игорю, что всё вспомнила — ребёнок не его.
И уеду.
Простите меня.
И спасибо за всё.
Она повернулась, чтобы уйти, но Тамара остановила её. — Погоди.
Она приблизилась, смотря на этот бледный, испуганный образ. — Оставайся.
Оксана глядела на неё испуганно и с недоверием. — Оставайся, — повторила Тамара более решительно. — До родов.
Потом увидим.
Но Игорю говорить не нужно. — Как?
Он же думает… — Пусть думает, — тихо, но твёрдо сказала Тамара.
В её голове стремительно выстраивался план.
Стратегия спасения.
Не только для Оксаны — для их общей, такой хрупкой, почти развалившейся реальности. — Если ты сейчас всё ему расскажешь, он тебя выгонит, я его знаю.
Оставь всё, как есть.
Она взяла Оксану за подбородок, заставив поднять глаза. — Но запомни.
Это мой дом.
И мой муж.
И ты здесь — по моей воле.
Поняла?
Оксана кивнула, слёзы снова потекли по её щекам, но теперь это были слёзы облегчения. — Иди умойся, — сказала Тамара, отпуская её. — И ни слова Игорю.
Она повернулась к раковине, к немытой посуде, к своей привычной жизни.
Этой ночью Тамара спасла Оксану и теперь чувствовала обязанность выручить её и от другой, не менее страшной пропасти.
Роды произошли стремительно, посреди ночи.
Игорь отвёз Оксану в больницу, а вернувшись домой, сообщил хрипло: — Мальчик… Тамара кивнула. — Там… — его голос сорвался. — Я не помню ничего.
Клянусь.
Ни-че-го.
На юбилее это было.
Помнишь, я ездил?
Она была там в гостях, а я был пьян.
Не помню, правда.
Но если это мой сын… Он не смог договорить.
Он плакал.
Тихо, по-мужски, сдерживаясь, но плечи его дрожали.
Тамара видела его слёзы лишь несколько раз в жизни: когда хоронил отца, когда родилась их первая дочь.
И теперь.
Она поняла, что если расскажет ему правду, он не обрадуется и не вздохнёт с облегчением.
Он будет раздавлен.
Раздавлен тем, что его так цинично использовали, что его доброту так попрали.
Его мир, построенный на честности и прямоте, рухнет.
И первое, что он сделает в приступе ярости и стыда — выгонит Оксану с новорождённым на улицу.
А куда ей тогда идти?
Тамара подошла к нему и обняла. — Тише, Игорь.
Всё будет хорошо.
Он смотрел на неё с мольбой о прощении, которое она не могла ему дать, потому что не было в чём прощать. — Ничего не надо говорить, — твёрдо сказала она, глядя прямо в глаза. — У тебя родился сын.
Вот и всё, что имеет значение.
Пусть шепчутся в Макарове.
Пусть говорят, что у Калининых «наконец-то появился наследник», и что Тамара «смирилась».
Она знала правду.
И Оксана знала.
И эта тайна теперь связывала их крепче любых родственных уз.
Когда-нибудь Тамаре это пригодится…
