Усталой рукой она сняла парик, а я, чтобы не видеть её даже краем глаза, сильнее нажал на педаль газа.
Стараясь сосредоточиться на дороге, я смотрел только вперёд… Мне было невозможно воспринимать её без волос.
Это пугало, вызывало отвращение… и стыд.
Она взглянула на меня и виновато улыбнулась, поглаживая свою лысеющую, похожую на гладкий камень, голову. — В машине душно.
Кожа разгорелась, словно под плотной шапкой. — Да.
Меня раздражало до предела, когда жена появлялась передо мной в таком облике.
Я удерживал взгляд на дороге… Она казалась беззащитной.
Я принял мысль о её скорой кончине, даже ожидал этот момент.
Но Тамара сопротивлялась.
Одна.
Она моталась по обследованиям, проходила химиотерапию, реабилитацию… — Я верю в тебя.
Ты справишься, — говорил я, хотя лгал.
Поддерживал её, насколько мог, в словах.
Понимаете, больницы — это не для меня.
Меня тошнит от запаха медикаментов и от вида медсестринских белых халатов, не люблю холодную стерильность коридоров и унылую аскетичность палат. — Не бойся, всё будет хорошо, — убеждал я и отпускал её одну в мир игл, капельниц и стеклянных флаконов.
Мы с сыном навещали её редко.
К счастью, сын уже вырос — ему девять лет… Я справлюсь с ним один, без неё… Без неё даже станет проще.
Когда в доме находится человек, долго и тяжело больной, это выматывает, истощает, забирает много сил у тех, кто рядом.
Мне же нужно работать, содержать всех.
Моих сил хватает не всегда.
После того, как Тамара жаловалась на самочувствие, я начинал чувствовать себя больным, её мрачное настроение передавалось мне, мысли погружались в депрессию, а тоска становилась невыносимой, вязкой, словно жвачка, прилипшая к джинсам.
Даже словесная поддержка, которую я ей оказывал, отнимала у меня силы, словно она питалась моей энергией, чтобы жить дальше.
За мой счёт.
И я отстранился ещё больше.
Усиленно работал, чтобы иметь веские причины отсутствовать дома.
Оставался ночевать у матери, оправдываясь тем, что так утром не придётся стоять в пробках.
В итоге свёл помощь к минимуму.
У Тамары обнаружили опухоль в мозге.
Она прошла химиотерапию, сделала операцию по квоте.
Долгое восстановление, ремиссия, а затем… Всё вернулось, но в более тяжёлой форме.
В нашем городе не было оборудования для точного обследования.
В тот день я вёз её в Киев.
Мы выехали на рассвете.
На самом чистом рассвете… Снег лежал на полях и казался цвета сакуры — так розовые лучи рассвета отражались на нём.
Тамара уснула, сын на заднем сиденье тоже задремал… Мы с Ильёй решили сходить в планетарий, пока Тамара проходила обследование.
Когда она проснулась, начал падать мелкий снег, и подул ветер.
Утреннее небо затянуло серым покрывалом непогоды.
Она нашла в сумочке таблетку и запила её минералкой.
Я понял, что у неё болит голова.
Не стал уточнять.
Она расстегнула куртку, потянулась и сняла парик. — В машине душно.
Кожа разгорелась, словно под плотной шапкой. — Да. — Куда мы едем, Сергей? — спросила она, разглаживая искусственные волосы парика.
На этом участке дороги не было указателей, и Тамара растерянно осмотрелась на поля. — Скоро подъедем к тем местам, где я жил в детстве. — Да?
Где это?
Ты не рассказывал. — Коблево.
Выедем через эту деревню на М-2, чтобы избежать платы за платную дорогу.
Тамара молчала.
Она знала, что я стараюсь экономить на всём, где можно.
Квоту на первую операцию она ждала полтора месяца.
Ещё повезло.
Если хочешь сразу — плати 250 тысяч.
Случай сложный, и цены соответствующие.
Таких денег у нас не было.
Тамара не начинала разговоров о том, что нужно брать кредиты или залезать в долги.
Кто тогда будет всё отдавать?
Я.
