Вопрос был одновременно таким простым и одновременно настолько неправильным.
Не «почему ты не даёшь мне помочь», не «я не понимаю твою гордость».
Просто: тебе страшно?
Александр не ответил сразу.
Его пальцы застынули над клавиатурой.
Он слышал её дыхание позади себя, ощущал её присутствие словно физическую боль. — Да, — произнёс он наконец.
Тихо, словно признаваясь в преступлении. — Мне страшно.
Она положила руку ему на плечо. — Мне тоже, — сказала она. — Мне страшно, что ты не позволишь мне спасти то, что я люблю.
Он обернулся и встретился взглядом с ней.
Её глаза были влажными, но блеск в них не слёзный — это был тот самый свет, который всегда горел в них, когда она впервые смотрела на него. — Я боюсь, что если ты мне поможешь, я перестану быть твоим мужем.
Я стану человеком, которого ты спасла.
Татьяна опустилась перед ним на колени — медленно, как в молитве. — Ты уже спас меня, — сказала она. — Когда?
Когда я боялась открывать студию, и ты поверил, что у меня получится.
Когда я потеряла маму, и ты просто сидел рядом, молча.
Когда я была беременна твоим ребёнком, а потом потеряла его, и ты держал мою руку без перерыва семь часов.
Это была помощь?
Ты перестал быть моим мужем?
Александр молчал.
Он не мог ответить. — Помощь — это проявление любви, — продолжила она. — И она не может идти только в одну сторону.
Никогда.
Если это так, то это не любовь.
Это долг.
А я не хочу платить долг.
Я хочу отдавать.
Он опустился перед ней на колени, не до конца понимая, как это произошло.
Она обвила его шею руками, и он прижался лбом к её плечу, дыша так, как дышат люди, только что всплывшие на поверхность. — Позволь мне помочь, — шепнула она. — Пожалуйста, позволь.
Он кивнул, прячась в её волосах, потому что слова уже были излишни.
Страх изменил свой размер.
Меньше. Почти человеческого размера.
