Ты не имел права оставить её одну в такой трудной ситуации.
Это было бы проявлением жестокости.
В её глазах он не заметил ненависти, а увидел силу и сочувствие.
Он осознал, что его невеста – человек с куда более глубоким и благородным сердцем, чем он мог предположить. — Я не знаю, что мне делать, — признался он. — Делай то, что велит тебе совесть.
Будь рядом.
Поддерживай.
А я… — она замолчала на мгновение, — я буду рядом, когда тебе понадобится моя помощь.
Марина оказалась не просто понимающей женщиной – она стала настоящей опорой.
Она приносила домашние бульоны, которые сама готовила, читала Насте книги, когда та уже не могла сама, и сидела с Катей, которая искала в её спокойной и уверенной ласке утешение.
В этой странной и трагичной ситуации раскрылась вся глубина её характера, о которой Илья лишь догадывался.
Настя постепенно угасала.
Но вместе с уходом физических сил её лицо словно очищалось, в нём появлялось что-то детское и беззащитное.
Однажды вечером, когда в комнате царила тишина и лишь слышалось её прерывистое дыхание, она открыла глаза и взглянула на Илью, сидевшего рядом. — Илья… — её голос был едва слышным шёпотом. — Пообещай мне…
Пообещай, что не оставишь Катю.
Что она никогда не станет чужой для кого бы то ни было…
Он хотел что-то ответить, сжать её руку, но слова застряли в горле, превратившись в ком.
В этот момент в дверях появилась Марина.
Она бесшумно подошла к кровати, села на её край и бережно взяла Настину руку в свои.
Её взгляд был спокойным и решительным. — Настя, не бойся, — мягко сказала она, но с такой уверенностью, что сомнений не оставалось. — Катя будет нашей дочерью.
Я стану ей мамой.
Мы с Ильёй уже любим её.
И мы никогда, слышишь, никогда её не оставим.
У неё будет дом.
Семья.
И любовь.
Настя смотрела на неё, и в её больших глазах, таких же, как у дочери, появились тихие слёзы.
Но это были слёзы облегчения.
Она кивнула, слабо сжала пальцы Марины и закрыла глаза, словно с неё сняли тяжёлое бремя.
В этот миг Илья смотрел на свою невесту, и в его разрывающемся от боли сердце вспыхнуло новое, острое и безмерное чувство.
Это была не просто любовь.
Это была благодарность.
Глубокое признание за её огромное сердце, за мудрость, за то, что в самый трудный момент она стала не соперницей, а настоящим союзником.
Но эта светлая и верная мысль не могла заглушить другую, страшную и неотвратимую.
Он сидел между двумя женщинами – одной, которая дарила ему будущее, и другой, что навсегда уходила в прошлое.
И понимал, что теряет ту, кто была его первой и, возможно, самой большой любовью.
Ту, чьё место в его душе никто и никогда не сможет занять.
Он взял лёгкую, почти невесомую руку Насти и прижал её к своей щеке.
Он прощался.
Не с той дерзкой и колючей девчонкой из деревни.
А с частью собственной души.
И знал, что эта боль останется с ним навсегда, тихим и ноющим напоминанием о том, насколько хрупка жизнь и как сильна может быть любовь, даже обречённая.
***
Солнечный свет того сентябрьского дня был мягким и золотистым.
Вокруг царила тишина и пустота, лишь где-то вдали звучал детский смех.
Они шли неспешно, трое — уже семья.
Илья крепко держал Катю за руку.
Четырёхлетняя девочка в белом платьице с двумя торжественными бантами в тёмных волосах сжимала в другой руке небольшой, но яркий букет астр и бархатцев — таких же, какие когда-то росли у бабушки в деревне.
Марина шла рядом, её рука покоилась на округлившемся животе.
Она смотрела вперёд спокойным, немного печальным взглядом.
Катя потянула Илью за руку. — Пап, мы уже близко? — спросила она. — Уже почти, рыбка, — тихо ответил он. — Вот та серая плита, видишь?
Они остановились.
Катя аккуратно, с серьёзным выражением лица, положила букет у подножия памятника. — Здравствуй, мама, — прошептала она заученную фразу. — Это тебе.
Мы с мамой Мариной сами выбирали.
Марина ласково провела рукой по её голове. — Очень красивые цветы, солнышко.
Твоя мама обязательно их увидит.
Илья стоял, засунув руки в карманы плаща, и смотрел на портрет Насти.
Боль стала менее острой, притупилась, превратившись в фоновую тоску, тихую мелодию, что всегда звучала где-то в глубине души.
У него была жена, дочь и скоро должен был появиться сын.
Жизнь была хорошей.
Но в моменты слабости он позволял себе вспомнить: не больную и уставшую Настю, а ту — с широким ртом, веснушками и зелёными, как у бабушки, глазами, которая однажды сказала Оле: «Меня не купишь».
Ту, что пахла дождём и яблоками.
Ту, чья дикая, неукротимая жизнь оставила в его душе незаживающую рану.
Он чувствовал взгляд Марины и старался дышать ровнее, чтобы не выдавать своей боли.
Она всё понимала.
Она всегда всё понимала.
И в этом заключалась её тихая, всепрощающая сила. — Мама Марина, — Катя обняла Марины за ноги, прижимаясь к её животу. — А Павлуша тоже придёт сюда когда-нибудь? — Придёт, — мягко ответила Марина. — Чтобы познакомиться с твоей мамой.
Чтобы узнать, какой она была смелой и доброй.
Они еще несколько минут молча стояли вместе.
Потом Илья глубоко вздохнул, словно возвращаясь из далёкого путешествия. — Пойдёмте, девочки, — сказал он спокойно. — Нам пора домой.
Он поднял Катю на руки, а другой рукой нежно обнял Марину за плечи, бережно поддерживая её.
Они направились по аллее к выходу с кладбища, к своей жизни – к дому, где пахло свежими пирогами, к детским рисункам на холодильнике, к общему будущему.
Илья на секунду оглянулся.
Золотой луч солнца упал на серая камень и на яркие, словно живые, цветы от маленькой девочки, у которой теперь было две мамы.
Одна — на земле.
Другая — в его памяти, в тихой тоске осеннего дня и в биении его сердца, которое всегда будет помнить.
