Похороны прошли стремительно, словно их заранее тщательно отрепетировали.
Чёрные куртки, одноразовые стаканчики с кофе у ворот, венки и пучки бумажных ленточек с золотыми буквами, которые на ветру было трудно разглядеть.
Тамара Сергеевна лежала в белом, на губах играла лёгкая, почти кокетливая улыбка — как всегда, когда она погружалась в свои мысли и никому их не открывала.
После кладбища все разошлись.
Отец, Иван Алексеевич, долго сидел на табурете у окна, глядя на сугробы.
Ветер гонял по двору сухую траву, а снег казался грязно-серым.
Сын Дмитрий неторопливо ходил по кухне, словно это была чужая комната.
Дочь Ольга сняла пальто, аккуратно повесила его на спинку стула и поставила чайник. — Пап, — тихо произнесла она, — нам нужно разобрать мамин шкаф. Пока мы все вместе. — Сегодня? — Иван не повернул головы. — Лучше сегодня. Потом будет тяжелее.
Дмитрий с громким вздохом, словно нарочно, сказал: — Конечно.
Как всегда — на нас всё ложится.
Ольга принимает решение — мы действуем.
А отец смотрит в окно на сугробы. — Дмитрий, — строго сказала Ольга, — хватит.
Он пожал плечами, но молчал.
Шкаф в спальне был массивный и старинный.
Тамара когда-то говорила, что «такие уже не делают»: древесина пахла летом и лаком.
Внутри лежали платки, платья, аккуратно сложенные свитера, коробки с пуговицами и баночка с булавками.
На верхней полке стоял чемодан-дипломат — тот самый, который хранился «на крайний случай».
Его боялись открывать, будто из него выскочит прошлое и начнёт спорить.
Дмитрий потянул дипломата на кровать.
Замок щёлкнул.
Внутри находились старые фотографии, перевязанные лентой, три письма в конвертах, аттестат, несколько детских рисунков на пожелтевшей бумаге, кусочек голубой ленты от давно забытого букета и тонкий блокнот.
Ольга прикоснулась к ленте. — Помнишь, у неё была привычка всё связывать красивым? — Красивым — да.
А говорить — нет, — буркнул Дмитрий.
Иван так и не вошёл в спальню.
Он остановился в дверном проёме, опираясь на косяк, и молча смотрел на вещи.
Его лицо выглядело усталым, словно он целый день носил тяжёлые мешки и забыл поесть.
Ольга развязала ленту и начала раскладывать фотографии на одеяле.
Домашние снимки: она и Дмитрий в пластиковых коронах, молодая Тамара с косой, Иван в военной шинели.
Одна фотография отличалась от остальных: на ней Тамара была совсем юной, рядом стоял незнакомый мужчина в светлой рубашке с открытой, почти мальчишеской улыбкой.
Снимок летний, с выцветшими оттенками. — Кто это? — спросила Ольга, подняв фотографию.
Иван отвёл взгляд. — Не знаю, — ответил слишком быстро.
Дмитрий усмехнулся: — «Не знаю».
Конечно.
Ольга молча отложила снимок в сторону и взяла конверты.
На одном было написано «Ивану».
На другом — «Дмитрию».
На третьем — «Ольге».
Почерк мамин был аккуратным, с длинными, похожими на мостики, чертами в букве «т». — Пап? — протянула Ольга конверт отца. — Потом, — ответил он. — Вы… свои откройте.
А я… позже.
Дмитрий уже порвал бумагу.
Дмитрий. «Сынок.
Я не знала, как сказать это при жизни, поэтому пишу.
Ты всегда был горячим и прямым.
Это хорошо, потому что жизнь любит тех, кто не прячется.
Но иногда из-за своей прямоты ты ранишь себя больше всех.
Я хочу попросить тебя об одном: не делай поспешных выводов.
Если что-то покажется тебе невозможным — не кричи.
Подыши.
Потом решай.
Я люблю тебя так, как умею.
Не сердись на меня за то, чего я не сказала — я тоже боялась».
Дмитрий дочитал, сложил лист пополам и положил на кровать. — «Не делай поспешных выводов»… — фыркнул он. — Мама, как всегда, намекает.
Ольга держала в руках свой конверт, не раскрывая его. Посмотрела на отца.
Он молча кивнул.
Ольга. «Доченька.
Ты — моя тихая радость.
Ты всегда спрашивала меньше, чем хотела знать, и поэтому видела больше других.
Если ты держишь это письмо, значит, мне не удалось собрать вас вместе и рассказать.
Прости меня за это.
У меня есть тайна.
Она связана с моей молодостью.
И с вами.
В дипломате ты найдёшь ещё одно письмо — не для вас.
Для человека по имени Виталий.
Наверное, он уже давно не живёт по тому адресу.
Но это письмо — не для отправки.
Оно для того, чтобы ты знала, какой я была.
Не бойся правды.
Она бывает холодной, но на холоде лучше видно».
Ольга закрыла глаза на секунду, сложила лист и положила рядом с письмом Дмитрия. — Есть ещё письмо, — сказала она, касаясь блокнота. — Для какого-то Виталия. — Какого Виталия? — резко поднял голову Дмитрий. — Пап?
Иван опустил глаза. — Я не знаю, — тихо повторил он. — Я правда не знаю, Ольга. — Дай сюда, — Дмитрий взял блокнот, пролистал его и достал тонкий конверт без адреса.
На нём было написано «Виталию».
Он посмотрел на отца: — Открываем?
