«Мама, мы платим ипотеку, а ты — за садик внукам» — с решимостью заявил Игорь, ставя под сомнение бабушкиные заботы о семье.

Она вспомнила, как стояла в очереди за лекарствами, выбирая более дешёвый вариант, потому что внукам требовались зимние сапоги — и тогда без возражений купила их и принесла молча.

Но это были подарки.

А сейчас речь шла о «платеже». — Игорь, — она взяла чашку, но так и не сделала глотка. — Я никогда не отказывала вам, когда могла помочь.

Я не считала, сколько банок варенья вы забирали.

И не задавала вопросов, почему мои деньги — «мелочь», а ваша ипотека — «важное дело».

Но просить меня взять на себя ежемесячный платёж — это уже не помощь, это… — она подбирала слова, чтобы не задеть и не унизить, — это привычка считать чужие деньги. — Мам, — нахмурился Игорь, — не обижайся.

Я не хочу ссориться.

Я просто посмотрел цифры: если ты возьмёшь садик — нам станет хотя бы легче дышать.

Мы будем ещё больше благодарны тебе.

Ирина тоже говорит: мы будем чаще приезжать, помогать по дому. — Благодарностью мой кошелёк не наполнится, — тихо заметила Тамара. — И приезжать вы должны не потому, что я что-то оплачиваю, а потому что любите меня.

Или не любите — тогда не приезжайте.

Но не покупайте себе спокойствие моими деньгами.

Ирина, до этого молчавшая и кивавшая, подошла ближе. — Тамара Николаевна, — произнесла она, словно сдерживая эмоции, — я понимаю вашу принципиальность.

Но и нас поймите.

Время сейчас непростое.

Нам нужна помощь.

Вы у нас — единственная рядом.

Моя мама далеко.

И вообще… — она не удержалась, — вы же пенсию всё равно тратите на нас — на варенье, на подарки, на… — тут она заметила, что сказала лишнее, и смягчила: — на мелочи.

А так это будет направленно.

Конкретно.

На детей.

Тамара подняла взгляд — прямо на Ирину.

В её взгляде не было злобы, лишь удивление — как у человека, который только что понял, что кто-то стал оценивать его стол, за которым он всю жизнь пил чай. — «Мелочи» — так вы называете моё лечение? — спросила она ровно. — Мои лекарства «от давления» — это мелочи?

Батареи я оплатить благодарностью?

У подъезда уборщицу, которую иногда благодарю, — пирогами?

Ребята, вы забыли обо мне.

Я живая.

Мне зимой холодно, летом — жарко.

И я должна знать, что у меня есть деньги на автобус до дачи, на лампочку в коридоре, на куртку, если порвётся рукав.

Я не против помочь.

Я против того, чтобы меня «обязывали». — Мы не «обязываем», — тяжело вздохнул Игорь. — Мы просим.

Это разные вещи. — В вашей просьбе звучит приказ, — ответила Тамара. — Вы изначально ставите так, что моя пенсия «никуда не годится».

А она — «куда».

И это «куда» — моя жизнь.

Наступила пауза.

В ней было слышно, как за стеной кто-то включил воду.

Ирина отвела взгляд и поправила шарф — нервный жест.

Игорь вздохнул. — Ладно, — словно отступая, сказал он. — Я, наверное, неправильно начал разговор.

Давай так, мама: не всю сумму.

Половину.

Мы — половину, ты — половину.

Ведь это же внуки.

Ты сама нас учила думать о детях в первую очередь. — Про детей — да, — кивнула Тамара. — Но не руками стариков.

О детях надо заботиться, когда выбираешь кредиты и отпуска, машины и новые телефоны.

О детях — когда обращаешься к заведующей садика с вопросами о скидках, перерасчётах, частичной оплате.

О детях — когда договариваешься с соседской дошкольницей о разовых занятиях дома.

О детях — это ответственность родителей.

Моя помощь — это помощь, а не замена родителей. — Ты ещё скажи, что мы плохие родители, — резко сказала Ирина. — Я так не говорила, — устало улыбнулась Тамара. — Я говорила, что я бабушка.

И моя пенсия — не ваш счёт.

Игорь откинулся на спинку стула и уставился на белую скатерть.

Тамара узнала этот взгляд — он был у него и в детстве, когда он осознавал, что план менять придётся.

Он тогда долго молчал, потом забывал обиду и на следующий день после уроков шёл не во двор, а в магазин — помогать матери донести сумки.

Теперь он уже взрослый, и сумки порой забывал — слишком много дел.

Но взгляд остался. — Хорошо, — сказал он ровно.