Похоже, это происходило не в один миг — словно влажность, постепенно пропитывавшая старую стену, так и невидимо проникало в нашу жизнь.
Раньше я и не была человеком особенно весёлым.
Жила, как могла — с трудом, в постоянных заботах и хлопотах.
Но когда моя взрослая Тамара, с малышом на руках и скованной улыбкой, тихо произнесла на кухне: ― Мам, я больше не могу здесь…
Она не спрашивала, а словно просила прощения за всё на свете.
Тогда я просто села на табурет, положила ладонь на её руку — и так мы сидели у стола: ладони, слова и слёзы.
Что касается Андрея…
Зачем о нём говорить.
Внешне он казался крепким мужчиной, но внутри был не очень.
Он меня не любил, это было ясно, лишь терпел ради приличия.
Потом всё окончательно разорвалось — он хлопнул дверью, гремел своей грубостью: ― Здесь хозяин один!
Не нравится — собирайте вещи!
И не стал слушать ни слёз, ни просьб.
Я лишь выдохнула, словно моряка, сброшенного за борт: ― Пойдём, доча…
Всё, хватит. **** Утром, когда мы собирали вещи, мне казалось невероятным, что это действительно конец.
Все эти кастрюльки, пижамки, детские ложки… Чужое добро напоминало сорняки, а своё — маленький клочок земли у обочины.
Тамара одела сына, руки её дрожали — пуговицу застегнуть не могла.
Я лишь посмотрела на неё — было видно, как она сдерживается изо всех сил, глаза уже покраснели и опухли. — Мама, может, я всё же останусь? — почти шёпотом, чтобы тот, кто где-то на кухне громил чашки, не услышал. — Я с тобой, — твёрдо ответила, — хоть на край света, но унижаться больше не стану.
Я собрала волосы Тамары в неуклюжий пучок, обняла их обоих — и мы ушли.
Дверь закрылась тихо, не хлопнув.
Будто боялись нарушить тишину.
Или уже всё было безразлично.
Наши шаги по лестнице отдавались звоном, словно в проржавевшем эхе.
Вдруг я почувствовала такую усталость, будто целый день рано утром пахала огород.
Я помню, казалось — вот сейчас это всё превратится в сон, Андрей крикнет: «Назад!», а Тамара повернётся… Но ничего подобного не случилось.
Только сырой подъезд, запах влажных ботинок и бледный январский свет — и в душе пустота, как после похорон. *** На автостанции было холодно.
Мы сели на скамейку, я туго затянула пальто, Тамара крепко прижимала сына.
