Ни капли души, ни намёка на совесть. — А у вас что, сплошная любовь и сочувствие? — резко возразила она. — Только почему-то всё это происходит за мой счёт.
У вас какое-то удивительное милосердие.
Она направилась в ванную, захлопнув дверь, чтобы хоть немного прийти в себя.
Внутри всё тряслось.
Не от страха — от бешенства.
Через пару часов Игорь вошёл в её спальню.
Без семечек в руках.
Без телефона.
Без всякой гордости. — Тамар… давай поговорим. — Поздно, Игорь.
Поздно пить «Затоку», когда почки свекровь уже продала.
Ты даже не возразил, когда она решала, что делать с моей машиной.
Это как вообще? — Я же не хотел ссоры… — А ты вообще ничего не хочешь, кроме чтобы всё было тихо и спокойно.
Но это «спокойствие» всегда означает, что ты молчишь, а я сдаю свои права, имущество и здравый смысл.
Игорь глубоко вздохнул. — Давай завтра всё обсудим.
По-человечески.
Сядем, всё разложим по полочкам.
Не нервничай.
Тамара уставилась на него. — А ты уверен, что ты ещё мой человек, Игорь?
Или уже снова мамин?
Он промолчал.
В квартире воцарилась тишина.
Даже кастрюля с борщом остыла.
На следующее утро Тамара проснулась раньше обычного.
Сквозь окно пробивалось солнце — как-то вызывающе, словно зная, что сегодня наступит день перелома.
Игорь храпел на кухонном диване — будто ничего не случилось.
Будто он просто спорил с женой о занавесках, а не предал её, полностью сдав родную маму в аренду.
Тамара поднялась, наливая себе кофе, стараясь не издавать звуков кружками.
Не из вежливости — из принципа.
Хлопать — значит эмоционально реагировать, а она решила: сегодня будет только сталь.
Хватит.
Всё.
