Не то, что твоя… водичка.
Она даже не подозревала, что я уже начала составлять рецензию.
Про себя.
И первое слово, которое возникло у меня в голове, было «катастрофа».
Салат под названием «Нежность Тамары» оказался просто горой дешевого майонеза с резким уксусным привкусом, под которым грустно прятались консервированные ананасы и черствевшая курица.
Горькие, застарелые грецкие орехи дополняли эту удручающую картину.
Алексей смиренно продолжал есть.
Для него это был вкус детства.
Для меня же — вкус безысходности.
Я заметила, как он на мгновение поморщился, когда попался особенно горький орех, но сразу же притворился, что все нормально.
Грибной крем-суп, неопределенного серого оттенка, источал запах сырости и подвала.
Он был водянистым, с комками муки. — «Из лесных грибов!» — с гордостью заявила хозяйка.
Я тихо усмехнулась про себя.
Перемороженные шампиньоны из супермаркета — вот и весь «лес».
Вкус был пресным и одновременно неприятным, словно застоявшаяся вода.
На горячее подали мясо по-французски.
Свинина была жесткой, словно подошва, погребенной под слоем того же майонеза и резинового, почти нерасплавленного сыра.
Алексей мужественно жевал, пытаясь разрядить обстановку воспоминаниями из детства.
— Мам, помнишь, как ты раньше мне это готовила?
Вкус был тот же самый.
И вот в этом заключалась вся проблема.
Вкус не менялся вот уже десятилетиями.
Кухня застыла где-то в конце девяностых.
Я вежливо отказалась от блюда, сославшись на диету.
Мое ледяное спокойствие раздражало свекровь гораздо больше, чем если бы я устроила скандал.
Она не дождалась моих слез.
Взамен получила улыбку критика, который уже вынес свой приговор.
Домой мы возвращались в оглушающем напряжении.
У её дома Алексей предложил зайти на чай. — Не надо, — коротко ответила свекровь. — Я не хочу больше навязываться твоей жене.
Было видно, что я ей неприятна.
И моя еда тоже.
Когда мы остались одни, Алексей взорвался: — Ольга, зачем ты так?
Ты могла бы хотя бы сделать вид! — Вид?
— Алексей, это было просто несъедобно.
Объективно.
Твоя мама застряла в прошлом.
Она не уважает ни продукты, ни гостей.
И тебя она тоже не уважает, если думает, что ты заслуживаешь есть это!
Он резко остановил машину у нашего подъезда. — Перестань оскорблять мою мать! — А твою жену можно оскорблять?
Можно заходить в мой дом, хозяйничать на моей кухне и выбрасывать мою еду, называя её отравой?
Он молчал.
Смотрел в руки на руле. — Это другое, — наконец пробормотал он. — Она просто… заботится.
По-своему.
Я вышла из машины.
Разговор был окончен.
Дома я сразу направилась в кабинет и включила ноутбук.
Пальцы сами побежали по клавишам.
Это уже было не просто работой.
Это стало восстановлением справедливости. «Заходя в ресторан „У Тамары“, вы попадаете не в обычное заведение общественного питания, а в личный музей обид и комплексов его хозяйки.
Каждое блюдо здесь — крик о помощи из прошлого, гимн ушедшей эпохе, когда „вкусно“ означало просто обилие майонеза…» Я писала остро, резко, не оставляя ни единого шанса.
Не щадила никого.
Даже Алексея, отметив «преданных, но слепых в своей любви едоков, для которых вкус ностальгии важнее качества еды».
