Он приблизился ещё на шаг, едва не касаясь её, и выплюнул в лицо последнее, по его мнению, решающее слово.
Это слово должно было окончательно поставить её на место. — Ты обязана.
Обязана.
Это короткое и твёрдое слово, словно удар кастетом, повисло в воздухе кухни.
Оно вобрало в себя запах жарящегося мяса, шипение масла, тихий гул вытяжки и отравило всё вокруг.
Вдруг Ольга рассмеялась.
Её смех не был весёлым или истеричным.
Он был сухим, кратким, словно лопнула перетянутая струна.
Злой, трескучий смешок, полный презрения.
Алексей растерялся.
Он ожидал слёз, уговоров, криков, чего угодно, но не этого.
Не насмешки. — Что смешного? — голос его стал ниже, в нём заскрежетал металл. — Я что, сказал что-то забавное? — Обязана?
Я? — Наконец Ольга положила лопатку на специальную подставку.
Она обернулась к нему всем телом, и в её фигуре не осталось ни капли покорности.
Она стояла прямо, как солдат, готовый к бою. — Алексей, ты совсем забыл?
Или считаешь, что я забыла?
Давай напомню.
Твой юбилей, три года назад.
Полная квартира гостей.
Твоя мама, Тамара Ивановна, поднимает тост.
И, глядя мне прямо в глаза, произносит на всю комнату: «Алексей, сынок, ну надо же было так ошибиться с женитьбой.
Ну ничего, мужчины порой ошибаются, главное — вовремя понять».
Помнишь?
Она смотрела на него пристально, не моргая.
Алексей отвёл взгляд, его лицо исказилось.
Он помнил.
Он прекрасно всё помнил.
Вспоминал мёртвую тишину, нависшую над столом.
Вспоминал сочувствующие и злорадные взгляды друзей.
Вспоминал, как сам он, крупный и сильный мужчина, пробормотал что-то невнятное, что «мама шутит», и поспешно сменил тему.
Он не заступился.
Не дал отпор.
Он просто сделал вид, что ничего не произошло. — Тогда я была «ошибкой», в которую ты «вляпался», — продолжала Ольга, её голос набирал силу, но оставался ровным, чётко выделяя каждое слово. — А полгода назад, когда мы встретили её у магазина, и она полчаса рассказывала мне, какая у её подруги замечательная невестка Любочка — и шьёт, и вяжет, и пироги печёт каждый день, не то что некоторые, — кем я была тогда?
Пустым местом.
Неудобной деталью пейзажа, которую приходится терпеть.
А сегодня, когда ей стало плохо, я вдруг стала «обязана»?
Обязана забыть десять лет унижений и бежать подавать ей судно?
Она сделала шаг к нему, и теперь уже он инстинктивно отступил.
Кухня, их уютная, обжитая кухня, вдруг стала тесной, превратилась в ринг. — Значит, я самая плохая из невесток у твоей мамы!
Вот сам и вытирай ей слюнки, а я больше и ногой в её квартиру не пойду! — Да это не так! — Самая криворукая, самая бестолковая, та, что уводит её сыночка!
Это она сама мне такой статус присвоила, при тебе же!
Так чего ты хочешь от плохой невестки?
Чтобы она вдруг стала хорошей и удобной?
Такого не будет!
Она тяжело дышала, но её взгляд был ясным и злым.
Вся боль, все проглоченные унижения, всё молчаливое терпение вырвалось наружу. — Это твой долг, — закончила она уже тише, но от этого ещё более убедительно. — А мой долг — заботиться о себе и не позволять вытирать об себя ноги.
Ни ей, ни тебе.
Последние слова Ольги повисли в воздухе, окончательные и бесповоротные, словно приговор.
Мясо на сковороде давно перестало шкварчать и теперь медленно остывало, наполняя кухню запахом неудавшегося ужина.
Алексей смотрел на жену так, будто видел её впервые.
Он ожидал чего угодно — слёз, упрёков, продолжения крика, но не этого холодного, отточенного вердикта.
Её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее любой истерики.
Он понял, что прямой напор, привычный и надёжный, как лом, на этот раз не сработал.
Стена оказалась слишком крепкой.
Тогда он решил пойти другим путём.
