Вам у нас понравится! — Мать выписали из больницы.
Врач сообщил, что требуется помощь на дому, минимум неделю.
Ты поедешь к ней завтра.
Алексей бросил телефон на диван и направился на кухню, мысленно закрыв для себя этот вопрос.
Он говорил так, словно сообщал о временном отключении воды или необходимости купить хлеб.
Ровным, спокойным голосом человека, который отдаёт приказ и не рассчитывает на возражения.
Для него всё уже было решено.
Ольга стояла у плиты.
Её рука с деревянной лопаткой застыла на полпути к сковороде, где на раскалённом масле шкворчал кусок свинины, покрываясь золотистой корочкой.
Запах жареного мяса с луком, который ещё мгновение назад казался уютным и домашним, вдруг стал удушающим и навязчивым.
Она не обернулась.
Её взгляд оставался обращённым к шипящему маслу, где лопались маленькие пузырьки, и она молчала.
Это молчание было ответом, но Алексей либо не понял его, либо не захотел понять. — Ты слышала? — он открыл холодильник и достал бутылку с минералкой.
Шумно открутив крышку, сделал несколько больших глотков. — В районе десяти часов поедешь.
Я тебя подвезу перед работой.
Он всё ещё не обращал на неё взгляда.
Он был уверен в её послушании, в том, что после короткой паузы, необходимой для осознания, она скажет привычное «хорошо».
Так было почти всегда.
Он принимал решения, она соглашалась.
Но лопатка в её руке так и осталась неподвижной. — Я не поеду, — произнесла она тихо, почти шепотом, но в звенящем от кухонного шума воздухе эти слова прозвучали словно удар молота по наковальне.
Алексей поперхнулся водой.
Медленно закрыв бутылку, он поставил её на стол с таким стуком, будто хотел разбить столешницу, и наконец повернулся к жене. — Что значит «не поедешь»? — переспросил он.
Это ещё не было гневом.
Это было настоящее, холодное изумление.
Будто стул вдруг перестал быть стулом, а стол — столом.
Он смотрел на неподвижную спину, и на лице у него медленно появлялось раздражение. — Ольга, я не понимаю.
Что за игры?
Моя мать больна.
Ей требуется помощь.
Он приблизился, сокращая дистанцию, вторгаясь в её личное пространство у плиты.
От него исходил запах улицы и дешёвых духов. — Именно, — голос Ольги стал твёрже, в нём прозвучал металл.
Она наконец повернулась.
Её лицо оставалось спокойным, а глаза смотрели холодно и отчуждённо. — Это твоя мать.
Которая десять лет при каждой нашей встрече старалась меня уничтожить.
Которая при твоих друзьях рассказывает, какую ошибку ты сделал, женившись на мне.
Когда она была здорова и сильна, я для неё была пустым местом, помехой, недоразумением.
А теперь, когда ей нужна сиделка, чтобы менять ей бельё и подавать утку, я вдруг стала нужна?
Нет.
Алексей покраснел.
Аргументы жены для него не имели никакого веса.
Он не видел в них смысла, воспринимая лишь бунт.
Прямое неповиновение. — Ты серьёзно?
Будешь вспоминать старые обиды, когда человеку плохо? — он взмахнул руками, выражая праведное негодование. — Не будь эгоисткой, Ольга!
Нужно проявить величие.
Прояви сострадание, наконец!
Это элементарная человечность!
Он говорил громко, напористо, пытаясь подавить её своим авторитетом, своей мужской правотой.
Он смотрел на неё свысока, и в его взгляде читался ультиматум.
Он не просил.
Он требовал.
Он ожидал, что она сломается, опустит глаза и признает свою неправоту.
Но она не сдавалась.
Она выдержала его взгляд, и на губах её появилась едва заметная горькая улыбка.
Увидев, что его давление не действует, Алексей сделал последний шаг.
Он приблизился ещё ближе, почти вплотную, и выплюнул ей в лицо слово, которое, по его мнению, должно было поставить её на место раз и навсегда. — Ты обязана.
