Через час после того, как я успела вернуться в машину, Алексей Иванович, находясь уже дома, позвонил в полицию и сообщил о получении анонимного письма, в котором говорилось, что улики по делу пропавшей дочери следует искать в автомобиле ее мужа.
Мы находились у меня дома, когда вдруг зазвонил телефон.
На другом конце провода была Оля.
Она рыдала.
— Мама, Игоря… его арестовали! — сказала она сквозь слезы. — Прямо на мойке! Говорят… в машине нашли… — она не смогла закончить фразу.
Когда его доставили в отделение, он сохранял спокойствие и насмешливость.
Однако уверенность покинула его, как только эксперты обнаружили сережку.
Затем, обработав салон специальными реагентами, они выявили смытые следы крови Наташи.
Вишенкой на торте стала светловолосая девушка. — А вы знакомы с этой женщиной? — спросил следователь, показывая фотографию. — Марина Белова.
Пропала три дня назад.
Последний раз ее телефон был активен неподалеку от вашего дома.
Мы полагаем, что вы использовали ее для сокрытия другого преступления, а затем убили, чтобы избавиться от лишнего свидетеля.
Это была та самая девчонка с нашего двора.
Вечером Оля сидела у меня на кухне, завернувшись в плед.
Она уставилась в одну точку и молчала.
Я просто сидела рядом и держала ее за руку. — Мама… та брошь… — сказала она тихо.
— Я знаю, дорогая.
Я знаю.
На суде Игорь смотрел только на меня.
В его глазах исчезла насмешка.
Осталась лишь первобытная, бессильная ненависть.
Он понял.
Он осознал все.
Он думал, что ведет игру, но не знал, что играет с учителем химии на пенсии.
Моя дочь была в безопасности.
Справедливость, пусть и странная, восторжествовала.
Я вымыла руки, смывая невидимые следы своей маленькой войны.
И впервые за год смогла спокойно уснуть.
Прошло полгода.
Игорю вынесли пожизненный приговор.
На суде раскрылись и другие эпизоды, неизвестные ранее.
Он оказался монстром, куда более ужасным, чем я могла предположить.
Оля переехала ко мне.
Первые месяцы были самыми трудными.
Она почти не разговаривала, много плакала.
Посещала психолога.
Брошь в виде стрекозы в тот же вечер выбросила в реку.
Однажды, поздним вечером, она вошла на кухню, где я проверяла школьные тетради — я снова занялась репетиторством, чтобы отвлечься. — Мам, — тихо произнесла она. — Прости меня.
Я подняла глаза на нее. — Прости, что не поверила.
Я была такой глупой, такой слепой… Он… он говорил так убедительно.
Я думала, что это и есть любовь.
Я встала, подошла и обняла ее.
Она была худенькая, почти невесомая. — Любовь не слепит, Оля.
Она, напротив, помогает видеть яснее.
Ты ни в чем не виновата.
Мы долго стояли, обнявшись.
И я поняла, что трещина между нами начала наконец затягиваться.
В мае к нам приехал Алексей Иванович.
Он принес большой букет пионов. — Тело Наташи нашли, Тамара Сергеевна.
Игорь указал место.
Мы похоронили ее… как положено.
Теперь нам с женой есть куда приходить.
Мы сидели за чашкой чая.
Он уже не выглядел сломленным стариком.
В его глазах появилась осмысленность. — Спасибо вам, — сказал он перед уходом. — Вы спасли не только дочь.
Вы вернули и нам покой.
Я ничего не ответила.
Какой тут может быть покой.
Я не была героем.
Я не испытывала триумфа.
Я сделала то, что должна была.
Как химик, смешивающий два опасных реактива, чтобы нейтрализовать третий, более смертоносный.
Это была простая необходимость.
Холодный расчет.
Иногда по ночам я просыпаюсь от звука отъезжающей машины.
И мне снова кажется, что стою во дворе с пакетом мусора, а из темноты на меня смотрят холодные, яростные глаза.
Но потом я иду в комнату Оли, вижу, как она спит.
И понимаю, что поступила правильно.
Я не вернула мертвых.
Но не дала забрать живых.
Я закрываю дверь.
Иду на кухню.
Наливаю стакан воды.
И наступает утро.
Обычное утро.
И именно в этом его главная ценность.
