— Салат приготовим, мясо запечём. Вы пока отдохните, Тамара Сергеевна.
Он подошёл к столу и принялся нарезать овощи.
Моим ножом.
На моей доске.
Спиной ко мне. — Оля говорит, вы вчера поздно легли.
Неважно спали?
Он не оборачивался.
Нож ритмично бил по доске.
Тук-тук-тук.
Звук напоминал стук молотка, забивающего гвозди в крышку гроба. — Да, не мог уснуть, — выдавила я. — Такое бывает.
Иногда всякая ерунда лезет в голову, правда?
Особенно когда на улице темно, фонари мерцают… Кажется, что за каждым углом поджидает опасность.
Нож остановился.
Игорь повернул голову и взглянул на меня через плечо.
Тот же холодный, оценивающий взгляд ярости, что и ночью.
Теперь он сопровождался откровенной насмешкой.
Нож остановился.
Игорь повернул голову и взглянул на меня через плечо.
Тот же холодный, оценивающий взгляд ярости, что и ночью.
Теперь он сопровождался откровенной насмешкой. — Главное — не принимать такие выдумки за правду.
Иначе можно навредить себе и близким.
Оля у нас девушка впечатлительная.
Её нужно оберегать.
От всего.
И от всех.
Я попыталась поговорить с дочерью, когда Игорь вышел на балкон «подышать». — Оля, послушай меня… — Мам, только не начинай, — она сразу нахмурилась. — Я вижу, что ты опять в плохом настроении.
Вечно тебе Игорь не по душе. — Дело не в этом!
Он опасен! — Опасен?
В чём?
В том, что любит меня?
В том, что заботится о тебе лучше, чем родной сын?
Мама, ты просто не можешь принять, что я счастлива!
Она смотрела на меня с обидой и раздражением.
Она ничего не замечала.
Была слепа.
Я замялась.
Любое моё слово он обернёт против меня.
Он выставит меня старой завистливой сумасшедшей, пытающейся разрушить счастье единственной дочери.
Я замялась.
Любое моё слово он обернёт против меня.
Он выставит меня старой завистливой сумасшедшей, пытающейся разрушить счастье единственной дочери.
Обед прошёл словно в тумане.
Я ковыряла вилкой салат, приготовленный убийцей, и улыбалась.
Игорь рассказывал забавные истории, Оля смеялась, и этот смех в моей голове звучал как похоронный звон.
Когда они уходили, Игорь задержался в коридоре, пропуская Олю вперёд. — Тамара Сергеевна, вы вчера ничего не теряли?
Он протянул мне руку.
На его ладони лежал мой мусорный пакет, тот самый, который я уронила ночью.
Аккуратно завязанный. — Кажется, он выпал у вас возле подъезда.
Я подобрала.
Нехорошо мусорить.
Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой.
И в этой улыбке я увидела смертный приговор.
Себе.
И своей дочери.
Он улыбнулся своей обаятельной улыбкой.
И в этой улыбке я увидела смертный приговор.
Себе.
И своей дочери.
Страх — странное чувство.
Сначала он парализует, а потом, став постоянным спутником, превращается в фон.
Как шум дождя за окном.
Привыкаешь.
Я стала наблюдать.
Я превратилась в тень.
Я слушала их разговоры, отмечала, куда они ездят, с кем встречаются.
Моя жизнь превратилась в детективный роман, где на кону стояла жизнь моей дочери.
Переломный момент наступил в прошлую субботу.
Они приехали на ужин, и Оля с порога подбежала ко мне, гордо показывая подарок.
На лацкане её пальто блестела старинная брошь в виде стрекозы с изумрудными глазами.
Переломный момент наступил в прошлую субботу.
Они приехали на ужин, и Оля с порога подбежала ко мне, гордо показывая подарок.
На лацкане её пальто блестела старинная брошь в виде стрекозы с изумрудными глазами. — Мамочка, посмотри, какая красота!
Игорьушка подарил!
Говорит, нашёл в антикварной лавке.
Сказал, что она такая же уникальная, как я.
Я взяла её холодные пальцы в свои.
Кровь отступила от моего лица.
Я знала эту брошь.
Полтора года назад, ещё до их свадьбы, я встретила Наташу на каком-то городском празднике.
Она была тогда с Игорем, светилась от счастья.
И на её блузке была именно эта стрекоза.
Я даже сделала ей комплимент, а она с гордостью рассказала, что это фамильная драгоценность, досталась от прабабушки. — Очень красивая, дочка, — сказала я ровным голосом, чувствуя, как внутри всё рвётся.
Игорь стоял за её спиной и смотрел на меня.
Он не улыбался.
Он просто смотрел, и в его взгляде читалось: «Да.
