— Доченька, пожаль старушку, третий день во рту не было ни крошки хлеба, а денег вовсе нет, — умоляла Нина Ивановна Ольгу Сергеевну у прилавка.
Зимний ветер, пронизывая до костей, бродил по старинным улочкам Белой Церкви, словно насмехаясь над теми временами, когда люди ещё умели тепло души и искренность сохранять. На фоне облупившихся стен и выцветших вывесок стояла пожилая женщина с лицом, покрытым морщинами — каждая из них рассказывала свою историю боли, выносливости и утраченных надежд. В руках она сжимала изношенную сумку, набитую пустыми бутылками — последними остатками прежней жизни. Её глаза блестели от слёз, которые медленно стекали по щекам, не успевая испариться на морозном воздухе.
— Дорогая, пожаль старушку… — прошептала она, голос её дрожал, словно лист, колеблющийся на ветру. — Уже третий день не ела хлеба. Ни гроша за душой… Ни копейки, чтобы хоть что-то купить.
Её слова повисли в воздухе, но за стеклянным окном хлебного ларька Ольга Сергеевна лишь равнодушно покачала головой. Её взгляд был холоден, словно вырезан изо льда.
— Ну и что? — раздражённо сказала она. — У меня хлебный ларёк, а не пункт приёма стеклотары. Ты что, читать не умеешь? Ведь написано: бутылки принимают в другом месте, а деньги дают потом — на хлеб, на еду, на жизнь. Чего тебе надо?
Нина Ивановна растерялась. Она не знала, что пункт приёма закрывается в полдень. Она опоздала. Опоздала на ту крошечную возможность, которая могла спасти её от голода. Когда-то она и подумать не могла, что станет собирать бутылки. Она была учительницей, человеком с высшим образованием, с гордой осанкой и достоинством, которое не утратила даже в самые тяжёлые времена. Но теперь… теперь она стояла у ларька, словно нищенка, и внутри ощущала горечь стыда.
— Ладно, — смягчилась Ольга Сергеевна, — завтра с утра принеси — накормлю.
— Доченька, — взмолилась женщина, — дай хоть четверть буханки… Я завтра отдам. Голова кружится… Больше не могу… Не выношу этот голод.
Но в глазах Ольги Сергеевны не мелькнуло ни капли жалости.
