Я первым достаю кошелёк на кассе, а она делает вид, что ищет карту в сумке.
Оплата происходит с моей стороны — неловкое молчание между нами растягивается до выхода из магазина.
По дороге обратно мы оба уставшие и почти не разговариваем.
Дома молча расставляем продукты по местам: я кладу хлеб в центр стола, она переносит его ближе к холодильнику.
Оба осознаём — пытаемся найти контроль там, где его нет.
Вечером я усаживаюсь за компьютер работать, а она укутывается пледом до подбородка и читает книгу на диване.
За окном тянутся длинные сумерки, приходится включать свет ещё при дневном свете.
В какой-то момент она тихо спрашивает меня о планах на выходные — голос спокойный, но осторожный.
Я отвечаю уклончиво, поскольку сам пока этого не знаю.
На ужин готовим вместе: она быстро нарезает овощи, а я варю картофель и жарю курицу на сковороде.
Мы избегаем встречаться глазами; разговариваем только о еде или уборке со стола.
Когда садимся ужинать при приглушённом свете настольной лампы — основное освещение выключено с утра — между нами вновь нарастает напряжённость, плотная и тёплая одновременно.
Я замечаю, что она почти не ест курицу, а ковыряет вилкой гарнир; машинально расставляю приборы ровно посередине стола.
Слышу, как за окном капли дождя или позднего снега стучат по подоконнику.
Внезапно она опускает вилку и тихо произносит: — Давай поговорим честно?
Я киваю — внутренний голос дрожит сильнее рук. — Мне страшно начинать всё заново… Боюсь снова ошибиться… — Я тоже боюсь — потерять тебя снова или стать здесь чужим… Мы долго говорим — про время, проведённое порознь, про невысказанные обиды, страхи быть отвергнутыми, усталость играть чужие роли даже дома, про мысли друг о друге, что были по ночам вне общего быта.
Никто не обвиняет — только откровенные признания, как тяжело заново строить мосты и сколько боли осталось в каждом из нас.
Она говорит: — Я хочу попробовать снова… Но если сейчас ты уйдёшь — я не верну тебя больше… Я отвечаю: — Я уже здесь… Значит, хочу остаться.
После этого разговора кухня словно изменилась: перестала быть холодной и чужой, какой была вчера.
Она молча собирает посуду, я встаю, чтобы помочь.
Не спрашиваю — просто беру у неё вилку и начинаю смывать остатки соуса под водой.
Она ставит чашки рядом и слегка касается моей руки пальцами — случайно ли, уже не понять.
Мыть посуду вместе оказывается проще, чем спорить о том, кто должен это делать.
Я подаю ей влажные тарелки, она вытирает их полотенцем и складывает в шкаф, не глядя мне в глаза.
Но между нами уже нет ни напряжения, ни той осторожности, что держала нас на расстоянии весь день.
Потом мы оба оказываемся в гостиной: я открываю окно — сквозняк приносит запах сырой земли с улицы.
На подоконнике ещё лежат остатки снега с грязью, но воздух стал легче.
Она садится на диван с книгой, а я располагаюсь рядом с ноутбуком — сегодня почти не получается работать: мысли постоянно возвращаются к её словам за ужином.
Время незаметно тянется: кто-то из нас тихо произносит пару слов — о том, что чай остыл или лампа светит слишком ярко.
Затем снова погружаемся в свои занятия.
И вдруг это «вместе», даже такое скромное и молчаливое, кажется правильным — словно здесь наконец нашлось место для двоих без чужих ролей.
