В ту ночь я почти не сомкнула глаз.
Лежала, как обычно, спиной к нему, слушая его тяжёлое дыхание — словно во сне он сражался не с кошмаром, а с собственной жестокой правдой.
Комната была окутана тьмой и воздухом, пронизанным чем-то острым, почти металлическим: запах предательства, который я ощущала едва ли не так же отчётливо, как аромат лаванды или свежезаваренного кофе.
Тамара… конечно, это была я — Тамара.
Мне чуть больше пятидесяти, лицо усталое, но всё ещё красивое, хотя упрямое отражение в зеркале выдавало морщинки у губ и на лбу.
Кто бы мог подумать, что эта женщина, которую все в округе чтят за хлеб, пироги и тёплые слова, сегодня холоднокровно выставит мужчину с чемоданами на лестничную площадку, будто это была пустая коробка из-под тортов.
Когда он вернулся — пахнущий чужими духами и с глазами, подобранными так нейтрально, как новый галстук, — я просто смотрела в окно.
Мне казалось, что если взгляну на него прямо, то расплачусь или закричу; всё это хотелось сделать, но вместо этого я сжала зубы и поднялась.
На кухне царила та самая хрупкая тишина, в которой даже чайник не может вскипеть, а время словно замерло, боясь слишком громко тикнуть.
Я расставила чашки.
Одну — для себя.
Вторую — не для него: он этого не заслужил.
Положила в его чашку чайный пакетик, залила кипятком и поставила её на край стола.
Но он так и не появился.
Вы когда-нибудь замечали, сколько можно выразить молчанием?
Гораздо больше, чем словами.
За тонкой дверью спальни я начала складывать его вещи: аккуратно, с любовью — по привычке, а не по желанию, по старой, болезненной привычке.
Шорох пакета с джинсами, скрип застёжки на рубашке, ровное укладывание носков… Казалось, всё, что связано с ним, когда-то было родным.
Но сегодня — совсем нет.
Подошёл сын.
Игорь уже вырос — ему восемь, но всё ещё тянется ко мне, словно маленький ребёнок.
Его глаза были широко раскрыты, в них читался весь мир с его вопросами. — «Мам, а что ты делаешь?»
Я присела, обняла его, лишь бы не заплакать.
Гладкая головка пахла детством, заботой и моим домом. — «Ничего страшного, солнышко», — прошептала я, улыбаясь. — «Иногда взрослые так поступают… Иногда просто нужно.»
Он хотел возразить, словно уловил, что в моей улыбке что-то не так.
Но промолчал.
Когда чемодан покинул порог, я впервые за много лет ощутила не страх, не боль и даже не обиду… а какую-то резкую пустоту.
И тишину, которой здесь раньше не было никогда. — «Всё», — сказала я вслух, словно отчитываясь перед собой. — «Всё…» ****
Я долго стояла у двери, прижавшись лбом к холодному косяку.
С чего вообще начинаются эти отдушины, через которые медленно уходит любовь?
Неужели лишь с обиды?
Или с мелочей — невымытой чашки, забытых поздравлений на годовщину?
Я не знаю.
Никто не знает.
В подъезде было тихо.
Сердце билось непривычно — что-то между усталостью и облегчением.
Чемодан стоял на светло-сером ковровом квадрате и казался чужим.
Будто это вещи соседа сверху или посылка от чужой жизни, которая случилась не со мной.
Я вдруг вспомнила начало — юную себя в свадебном платье.
Тогда мне казалось, что любовь — это всегда вместе и навсегда, без условий, обид и измен, как вечная весна.
Наивность — пронзительно чистая, как первый снег.
Муж стоял у окна, не решаясь выйти.
Смешно, да?
Все решения уже приняты, все двери открыты, а стыд не даёт сделать шаг вперёд. — «Ты серьёзно?» — наконец прошептал он устало, без эмоций, будто песок ссыпался с языка.
Я даже не обернулась.
Не хотелось.
Не нужно было. — «Да», — ответила спокойно, почти холодно. — «Совсем серьёзно.»
Долгий, тягучий скрип двери.
Недовольное сопение.
Неуверенный топот… Он собирает вещи, не глядя мне в глаза.
Как будто надеется, что если не посмотрит — ничего не случится.
Раньше я бы простила ему всё не раз.
Но у каждой женщины есть своя невидимая грань. — «Игоря жалко», — вдруг выдохнул он, — «ты ему объяснила, да?»
В этот момент сердце сжалось.
Игорь… да, ребёнку больнее всех, ведь его мир маленький, уютный и полностью вращается вокруг мамы и папы.
Я спрятала сына за собой — мысленно — и пыталась подобрать слова, чтобы объяснить восьмилетнему мальчику взрослую рану в сердце.
Вместо ответа только кивнула.
Слова были излишни.
Он долго стоял в коридоре, словно боясь, что я позову его назад.
Но я не позвала.
И правильно.
Как отпустить навсегда?
Сначала страшно.
Потом — пусто.
Будто вылез из проруби — жутко холодно, больно до предела, но внутри — волна: я выдержала!
День тянулся густо и липко, словно сироп.
Игорь увлёкся конструктором, потом деревянными кубиками, потом книгой — лишь бы не смотреть мне в глаза.
Я собирала на кухне крошки со стола, заливала чай, вытирала пыль, хотя и так было чисто.
