«Брошенная под мостом, она стала моим светом» — с любовью вспомнила Ольга, когда её дочь впервые произнесла слово «мама»

Утром я первым делом отправилась в сельсовет — чтобы сообщить о найденной девочке.

Председатель, Дмитрий Анатольевич, лишь развёл руками: — Заявлений о пропаже ребёнка к нам не поступало.

Может, кто-то из Ракитного подбросил её… — И что теперь делать? — По закону ребёнка надо отправить в детдом.

Я позвоню в район сегодня же.

Сердце сжалось у меня: — Подожди, Степаныч.

Дай немного времени — возможно, родители объявятся.

А пока я оставлю её у себя. — Ольга Васильевна, хорошенько подумайте… — Нечего думать.

Решение принято.

Я назвала её Светланой — в честь своей мамы.

Надеялась, что родители найдутся, но никто так и не пришёл.

И к счастью — я всей душой привязалась к ней.

Сначала было тяжело — она молчала, лишь глазами водила по дому, словно что-то искала.

Ночами просыпалась с криком, дрожала вся.

Я прижимала её к себе, гладя по голове: — Всё будет хорошо, доченька, не бойся.

Теперь всё наладится.

Из старых платьев я сшила ей одежду.

Покрасила в разные цвета — синий, зелёный, красный.

Выглядит не очень, зато весело.

Когда Елена увидела, она воскликнула: — Ольга, у тебя золотые руки!

Я думала, ты только с лопатой умеешь обращаться. — Жизнь научит и шить, и нянчить, — отвечаю, и внутри радуюсь похвале.

Однако не все в деревне были так понимающими.

Особенно бабка Тамара — стоит ей увидеть нас, как крестится: — Это плохо, Ольга.

Подкидыша в дом брать — несчастье навлечь.

Наверное, мать у неё была плохая, потому и бросила.

Яблоко от яблони… — Замолчи, Тамара! — прервала я её. — Не тебе судить чужие грехи.

А девочка теперь моя, и точка.

Председатель колхоза тоже поначалу хмурился: — Подумай, Ольга Васильевна, может, лучше в детдом?

Там её и накормят, и оденут, как положено. — А кто её любить будет? — спросила я. — В детдоме и без неё сирот хватает.

Он махнул рукой, но вскоре стал помогать — молоко приносил, крупу подкидывал.

Светлана постепенно начала раскрываться.

Сначала появлялись отдельные слова, затем целые предложения.

Помню, как впервые услышала её смех — я тогда с лестницы упала, когда занавески вешала.

Сижу на полу, охаю, а она вдруг звонко и детски рассмеялась.

В тот момент вся моя боль прошла.

На огороде она пыталась помогать.

Дала ей маленькую тяпку — она шла рядом, важная, подражала.

Хотя чаще всего топтала сорняки, чем пропалывала грядки.

Но я не ругалась — радовалась пробуждению жизни в ней.

Потом случилась беда — Светлана заболела высокой температурой.

Лежала вся красная, бредила.

Я побежала к нашему фельдшеру, Александру Васильевичу: — Помогите, прошу вас!

А он только пожал плечами: — Какие лекарства, Ольга?

У меня всего три таблетки аспирина на весь колхоз.

Ждите, может, через неделю что привезут. — Через неделю? — крикнула я. — Она может и не дожить до завтра!

Тогда я отправилась в район — это девять километров по грязи.

Туфли развалились, ноги в мозолях, но я добралась.

В больнице молодой врач, Михаил Владимирович, посмотрел на меня — грязную, мокрую: — Ждите здесь.

Принёс лекарства, объяснил, как давать: — Денег не берите, — сказал, — только выведите девочку.

Три дня не отходила от её кровати.

Шептала молитвы, какие помнила, меняла компрессы.

На четвёртый день жар спал, она открыла глаза и слабо произнесла: — Мама, хочу пить.

Мама… Впервые так меня назвала.

Я заплакала — от счастья, усталости, от всего одновременно.

Она вытерла мне слёзы рукой: — Мама, что ты?

Больно? — Нет, — ответила я, — это от радости, доченька.

После этой болезни она стала совсем другой — нежной, разговорчивой.

Со временем пошла в школу — учительница не могла налюбоваться: — Очень способная девочка, всё быстро схватывает!