Хватит. — Я тоже, — кивнула Анна. — Уже давно.
Он взглянул в окно.
За стеклом мелькнули фары, а затем всё снова погрузилось в темноту. — Знаешь, что самое страшное? — наконец произнёс он. — Она даже не плакала.
Просто сидела.
Просто наблюдала, как другим дают… а ей — нет.
Как будто это было для неё привычным.
Как будто она знала это заранее.
Голос дрогнул, но он быстро взял себя в руки.
Анна опустила взгляд. — Они умеют молчать.
Но это не значит, что не чувствуют, — сказала она. — Просто им ещё неведомо, что может быть иначе.
Он кивнул.
Медленно, с тяжестью в каждом движении.
И в этой кухонной тишине, при тусклом свете лампы под потолком, произошло то, чего не смогли добиться ни ссоры, ни уговоры, ни угрызения совести.
Произошло понимание.
Внезапное осознание бабушки
Тамара Сергеевна позвонила на следующий вечер.
Звонок прозвучал в 19:48 — в то время, когда Оля обычно смотрела мультфильмы после душа.
Телефон завибрировал на подоконнике.
Анна стояла у раковины, мыла посуду и задумчиво смотрела в окно на мерцающие огни в соседних домах.
В это время Игорь сидел на диване, листая новости, но когда на экране засветилось имя «Мама», он сразу же взял трубку. — Алло? — Игорь, привет.
Ты занят?
Голос звучал иначе, чем обычно.
Не колючий.
Осторожный.
С напряжением между строк, но замаскированным заботой. — Нет.
Говори. — Я подумала… мы как-то нехорошо разошлись.
Хотела поговорить о вчерашнем.
О дне рождения.
Об Оле.
Он молчал. — Потом поняла, что, наверное, ошиблась.
Просто суета, много гостей, ты же видел.
Я действительно думала, что ей не хочется торт.
Она сидела такая тихая, и я сразу не поняла… — Ты часто её не понимаешь, — спокойно сказал он, без злобы. — Почему так?
Я не со злости.
Катя для меня — как дочь.
Я с детства её нянчила.
А Оля… вы же редко приезжаете, я не знаю, как к ней подступиться.
Вот так и выходит.
Я никого не хотел обидеть.
Тем более Олю.
Можно… я с ней поговорю?
Игорь перевёл взгляд на дочь.
Она сидела на полу и смотрела мультики. — Она не хочет, — тихо произнёс он. — Ну, спроси…
— Я знаю.
Она сама сказала.
Услышав звонок, сказала: «Если это бабушка — я не хочу с ней говорить».
На другом конце провода — тишина. — Я понимаю, — наконец ответила она.
Но голос уже дрожал. — Я просто… делала всё, как умела.
Наверное, ошибалась.
Не думала, что вы так это воспримете. — Мам.
Давай закончим.
Сейчас не время.
Мы не держим зла.
Но и не будем больше объяснять, почему с нами нельзя так.
Он не стал ждать ответа и положил трубку.
Точка невозврата
Прошло две недели.
За это время Тамара Сергеевна не звонила.
Ни Игорю, ни Анне.
Не писала.
Не напоминала о себе.
Возможно, ожидала, что сами выйдут на связь.
Возможно — обиделась.
Но, как однажды заметила Анна: «Когда не звонят — это тоже ответ».
Жизнь продолжалась.
Тихо, без лишних слов.
Сталось как-то легче дышать.
Оля из садика приносила рисунки, на которых бабушки уже не было.
Теперь там изображались кошки, лиса с длинным хвостом или домик с мамой, папой и девочкой на качелях.
Иногда — трое под зонтом, иногда — под радугой.
Анна отметила: дочь больше не спрашивает про бабушку.
И больше ни на что не надеется.
Ни на игрушку, ни на доброе слово.
Она будто отпустила.
По-детски просто, но очень искренне.
