«Я выжила в аду Беслана», — тяжелая история читательницы Cosmo

В годовщину страшной трагедии, случившейся 12 лет назад в Беслане, мы публикуем историю Санеты Сабановой, которой тогда было всего 9 лет.
Разное

12 лет назад террористы захватили школу № 1 в североосетинском городе Беслан. Санете Сабановой тогда было всего 9 лет. В очередную годовщину этой страшной трагедии мы публикуем ее воспоминания о пережитом в те дни.

«В этой школе училась вся моя семья, а дедушка около 30 лет проработал директором и пристроил к ней спортзал. Он терпеть не мог опаздывать и в тот день вышел на линейку пораньше, хотя мы жили прямо напротив. Мама собиралась к своим ученикам в другую школу, папа должен был вот-вот подъехать: он отправился на работу подписывать документы об увольнении. Мы с младшей сес­трой дождались Мадину с цветами и пошли втроем. Мадина — наша кузина, ей тогда было лет 12. На празднике ее 7-й класс поставили у выхода со школьного двора, а мы с Аминой оказались ближе к крыльцу.

5f9762658c7b4fd7d8ba7a81eda814ac_fitted_740x700

Выстрелы раздались во время торжественной речи. Во двор забежали человек 30, все в черном и в масках. Помню, подумала, что это опять учения: весной нам показывали, что делать в случае пожара. Мыслей о чем-то страшном не возникло. Откуда им взяться? Мне было 9, и наш городок всегда был очень спокойным.

Боевики стреляли в воздух и кричали, толпа сбилась у ­дверей. Наверное, людям казалось, что внутри они найдут спасение. Но некоторым, например, Мадине,удалось сбежать. Мама столк­нулась с ней на нашей улице, когда выскочила из дома после ­первых выстрелов. „Где девочки?!“ — „Там!“ Нарядная, на каблуках, мама понеслась к школе. С поднятыми руками кинулась к террористу: „Можно мне туда? Там мои дети!“ Тот стукнул ее прикладом и ответил: „Туда можно всем,а обратно уже никому“.

Народу было так много, что у главного входа возникла давка. Тогда люди стали выбивать окна, и кто-то закинул меня на руках в школьный коридор. Я хорошо помню этот момент: новые колготки порвались о стекло, пошла кровь, белые туфли испачкались, а единственная моя мысль: „Ну вот, мама расстроится“. Вместе со знакомой женщиной и ее сыновьями мы спрятались в ­классе на втором этаже, но скоро нас нашел террорист. „Все на выход, — приказал он. — В спортзал“.

В зале я оказалась у ­прохода, который боевики оставили между людьми. Напротив ­меня по другую сторону „живого кори­дора“ сидел боевик — без ­бороды, с огромным шрамом на шее. Я боя­лась встречаться с ним взглядом, поэтому смотрела в толпу. Что с Аминой? Где дедушка? И вдруг среди голов ­заметила знакомую прическу, пышные волосы. Мама! Она тоже ­меня увидела, поняла, рядом с кем я ­сижу, и знаками стала показывать на шею: „Галстук, сними галстук!“ В нашем городе действовала пионерская организация, я была командиром отряда. Наверное, мама решила, что кусок ткани разозлит человека с автоматом.

Террористы приказали сдать телефоны, разбили их прикладами. Пообещали расстрелять того, кто свой не отдал, и еще несколько человек вокруг. Пару часов мы боялись пошевелиться, только мотали головами и переглядыва­лись. Но детский плач и крики становились все громче, в конце концов поднялся ужасный гам. Захватчики позволили семьям объединиться. Я пробралась к маме, Амина уже была с ней. Дедушка, как выяснилось, сидел у входа в зал под баскетбольным кольцом, оперевшись на большой сейф — кто-то принес ему, чтобы он устроился поудобнее. Деду было 89 лет, и на второй день боевики даже предложили ему выйти. Он отказался: „Эта школа — мой дом, здесь мои дети, я останусь с ними“. Нам удалось подойти к нему нес­колько раз за все время, но сесть рядом все же не могли. Когда на 500 квад­ратных метров загнано больше тысячи человек,людям дорог буквально каждый сантиметр.

На улице становилось жарче. Боевики позволили женщинам принести ведра с водой — намочить одежду и тряпки. Одна попала к нам, я не испытывала жажды, но мама взмолилась: „Дети, пожа­луйста, пейте!“ Как будто чувствовала, что скоро давать воду перестанут. Последний раз это случилось ближе к вечеру. Чья-то мокрая кофта оказалась у семьи Агаевых, сидевших рядом. Зифа напоила сыновей, сняла с младшего ботинок,выжала туда влагу и передала нам. Наверное, она заметила мой недоуменный взгляд,потому что сказала: „Сань, ты так не смотри! Они новенькие совсем, я вчера только купила,Георгий их один раз надел. Пейте, пока не впиталась!“

К вечеру воздух стал совсем плотным, полил дождь. Я ­знала: происходит страшное, но что именно, не понимала. Наверное, к лучшему. „Что это?“ — спрашивала маму, когда террористы развесили на кольцах и тросах между стен бомбы. „Освежители ­воздуха“. Амина вопросов не задавала. Она всегда была очень тихой, и даже тогда не плакала, хотя было видно, что ей уже очень плохо. Мама устроила сестру на коленях и упрашивала поспать. В документальном фильме „Беслан. Память“ есть момент, где она ­признается: „Я думала,если Амина умрет, то пусть это случится во сне“. Я же в ту ночь спать не смогла.

Под утро стало сов­сем невыносимо. Очень хотелось в туалет, мутило от жары, жажды и голода. Цветы из букетов и растения в горшках, которые кто-то принес из соседних кабинетов, мы съели еще вчера. Тогда Зифа — у нее дома осталась новорожденная дочь — предложила нам с Аминой грудного молока. Мне было неловко, но я все равно приложилась к сос­ку. С тех пор называю Зифу ­второй мамой.

Боевики иногда заходили в зал, кричали, стреляли в потолок, заставляли нас поднимать ­руки и держать их за головой. Сил не осталось даже сидеть, ­казалось, что эта пытка длится часами. Чувст­во времени постепенно исчезло. Все, что происходило потом, я помню отрывками. Вот мама умоляет меня сделать хотя бы пару глотков мочи из какой-то бутылки: „Санечка, воды больше не будет, уж лучше так!“ Вот девуш­ке стало плохо, она задыхается,а соседка засовывает ей в рот руку, держит язык. А вот кто-то хлещет по щекам меня. Мне больно, я злюсь, пытаюсь сказать, но не понимают: я в бреду. Мерещится вода. Прозрачная,прохладная, свежая — сотня, тысяча бутылок!

Не знаю, когда это случилось, наверное, в полдень на третьи сутки. Раздался взрыв, перед глазами вдруг все заволокло белой пылью, чьи-то руки схватили меня и понесли к окну. „Алета, не выкидывай, по спинам стрелять будут!“ — это крикнул маме Валерий Бзиев,единственный непожилой мужчина, которого боевики не расстреляли в первый день — надели пояс смертника. Мама спустила меня с подоконника, накрыла нас с Аминой собой,и зал сотрясся во второй раз. „На выход, — приказал террорист, — а то расстреляем!“ Все поспешили к дверям — прямо по трупам, оторванным головам и рукам, обугленным ногам.

Во дворе уже стояла бронетехника, в небе трещали ­вертолеты. Террористы поставили маму на подоконник, дали ей в руки какого-то ребенка, но скоро она снова была с нами. А дальше — страшная суматоха. Стрельба, звон стекла, школьный туалет. Унитаз разлетается на мелкие осколки, я чувствую резкую боль в теле. Дышать трудно. Неужели газ? Мама протягивает конец мокрой занавески: „Приложи к носу!“ Потом — школьная столовая, кухня. Рассеченная труба. Вода! Кружка. Набираю и пью — всю до дна, залпом!

Когда рядом появляются незнакомые люди в форме, в голове мелькает: „Неужели опять?“ Меня, как пушинку, перебрасывают из рук в руки, выносят во двор, сажают в белую „Ниву“ и вместе с другими детьми куда-то ве­зут. Неизвестность пугает: „Снова будут мучить?“ Но мы въезжаем на знакомую улицу рядом с больницей, и я вижу двух бредущих вдоль дороги ссутулившихся мужчин. Один из них так похож на… „Папа! Папа!!! Я здесь! Это я!“

Если бы меня спросили о самом ярком воспоминании за 21 год жизни, я бы ответила: глаза отца в тот момент, когда он увидел меня живой. Папа вытащил меня из машины, схватил в охапку, прижал к груди. „Где мама, Амина?“ Я не знала. Но они были в поряд­ке — в тот же день вернулись из больницы, и к нам домой приехали все, кто переживал и молился за нас три дня.

Среди собравшихся родственников не оказалось одного, кто был мне очень дорог, — моего деда. Моего лучшего друга и учителя, человека, с которым у меня с самых первых лет жизни была невероятная, сильнейшая связь. Я каждый час спрашивала, где он, но ответа не получала. По‑детски верила: дедушке удалось ­выйти из школы, он скоро вернется! С этой мыслью я засыпала и просыпалась, это стало моей самой заветной, страстной мечтой.

Но через несколько недель надежда рухнула. Деда нашли. Мертвым. Опознали по ступне и ботинку — это все, что от него осталось. Он сидел под бомбой.

00d228771056db6d88715ca01b01929e_fitted_740x700

Я все равно чувствую, что он рядом. Два раза дедушка приходил ко мне во сне. Пообещал,что все будет хорошо, и рассказал про маму то, чего я о ней никогда не слышала. Я уже жила в Москве, и позвонила:

— Мам, это правда?

— Да… Откуда ты знаешь?

— Честно? Я ночью видела деда.

Она помолчала, а потом ­ответила: „Раз дед сказал, значит, и ­правда все будет хорошо“. Накануне мы говорили о чудесах, что они случаются с теми, кто в них верит. Мы с мамой — точно из таких.

Мы выбрались оттуда живыми — это чудо. Но я долго не могла принять его, не понимала: ­почему я выжила, а другие — нет. Там остались мои подруги, одноклассники. Каждый раз,когда я, уже подростком, встречала знакомых женщин, у меня мурашки бежали по коже. Они узнавали меня, гладили по щеке: „Какая же ты красавица! Моя доченька тоже была бы…“ А глаза их кричали: „Я хочу увидеть своего ребенка живым!“ От стыда мне хотелось провалиться сквозь землю. Казалось, что я занимаю чужое место, и час­то возникала мысль: „Зачем мне дана жизнь? Может, кто-то из тех, кто погиб, прожил бы ее иначе?“

d797a186846a79de94aa229d7484d4ac_fitted_740x700

Не знаю, удалось ли мне до конца избавиться от чувства вины, но пока я решила: раз выжила, значит, не зря. Помогли психотренинги. За последние пару лет я прошла два,причем второй — с мамой. Мы вместе прорабатывали болезненные моменты. Амина была маленькой и чуть легче перенесла трагедию, а мама несколько месяцев пребывала в состоянии шока. Отошла во время реабилитации, когда вместе с лучшими психологами из Москвы мы семьей два раза ездили в Германию. Там мы не говорили о случившемся,а наслаждались вкусной едой, отдыхом, общением с близкими.

А вот из трехмесячной поезд­ки в Швейцарию я вернулась через 11 дней, не выдержала вдали от родителей. Они до сих пор удивляются, как я решилась уехать в Москву. Я и сама не ­верю, на первом курсе каждый день плакала — так сильно скучала! Но постепенно поняла: жизнь дает удивительные возможности, ими надо пользоваться. Я перестала пасовать перед трудностями („Сань, после того, что ты пережила, чего бояться-то?“). Учусь не жить прош­лым и будущим, наслаждаться каждым днем. Делаю все с любовью, как просит мама, воспринимаю многое из того, что со мной происходит, как чудо, и безмерно благодарна людям, с которыми знакома. И для меня все это по‑нас­тоящему важно.

Единственное, что не изменилось, — привычка всюду носить с собой бутылку воды. Но с ней я не борюсь. Пусть будет».

Сергей Ениколопов
психолог, эксперт по психологии агрессивного поведения:

«Чувство вины выжившего — известный феномен. Преодолеть его трудно, и многие пытаются это сделать, рассказывая о произошедшем. Ни в коем случае нельзя их в этом ограничивать, но стоит поощрять разговор не об эмоциях, а о фактах. Это поможет переработать опыт. Помощь ­психолога нужна не только после трагедии, но и в дальнейшем,потому что личность постоянно развивается. У нашей героини впереди много важных жизненных этапов, произошедшее наверняка даст о себе знать еще не раз. Как ей общаться с родственниками погибших? Как со своими собственными: воспринимать их ласку как нереализованную любовь к своим детям и относиться к ней с пониманием».

Источник

Мисс Титс