Великолепный рассказ Ольги Савельевой про паутину манипуляций, в которую люди падают по собственной воле, про то, что некоторые долги не обязательно отдавать самому, про то, что смотреть в чистые окна гораздо интересней, когда за ними — пейзаж, выбранный тобой, а не обстоятельствами… И про то, что как правильно любить тех, кого вы любите, решаете только вы.
Мама любила чистые окна и выстиранные шторы. Я ее понимаю: прозрачное окно — это иллюзия его отсутствия и соединения с природой. Будто вот тот тополь совсем рядом — только протяни руку.А если окно грязное, то это напоминание, что ты огорожен от внешнего мира, в котором ездят машины, дымят заводы и строят бензоколонки.
Как не попасть в паутину манипуляций по собственной воле
Мама любила чистые окна, но не любила их мыть. Пока мы жили вместе, их мыла я. Каждую неделю. Зимой — только внутри, во все остальные сезоны — везде.
Мама просила, и если я не выполняла просьбы, она обижалась. Плакала и пила валокордин.
Мамин валокордин — отличный мотиватор. Я шла и мыла окна, хоть я и ненавижу убираться. Но еще больше я ненавижу, когда пахнет валокордином.
Золушка Олюшка. Золюшка.
Я устала мыть окна и выскочила замуж. За того, кто не повернут на чистоте и кому плевать на грязные окна. На контрасте с мамиными чистыми это оказалось очень сексуально.
Я уехала от мамы, стала жить с мужем на его жилплощади.
Мама капризничала, требовала меня обратно, ждала когда я наиграюсь в жену. Я ездила к ней все реже. Потому что каждая поездка — это уборка. А если я устала, то тоже уборка, но через валокордин.
Потом я родила сына, и мне стало совсем не до чужих грязных окон.
Мама на меня привычно обижалась, я привычно оправдывалась. Классическая созависимость, осознанная с моей стороны.
— Мам, я не могу ехать из другого города, чтобы вымыть тебе окна. У меня семья, маленький ребенок, куча дел. Есть такая служба клининговая, я оплачу, придет человек и помоет тебе окна.
— Чужой человек??? — ужасается мама.
— Да. Придет, помоет и уйдет. У него работа такая.
— Придет человек и спросит: «Вы что, одинокая?» Я скажу: «Нет, у меня дочь есть». Человек спросит: «А почему она не помоет вам окна?» И я умру со стыда.
— Не умирай. Объясни ему, что ты хочешь, чтобы окна мыли каждую неделю. А твоя дочь живет в другом городе и у нее грудной младенец…
— Ужасно это все. Чужие люди моют мне окна, будто я сама не могу.
— Но ты не можешь!
— Я родила того, кто может.
— Он тоже не может.
— Он не хочет! И это очень стыдно.
— Мама, я у себя дома не мыла окна два сезона. Даже три. Мне некогда.
— И тебе не стыдно?
— Нет. У меня были другие, не менее важные дела.
— Окна — это душа хозяйки. Чистые окна и вкусный борщ. Если у тебя грязные окна…
— Я плохая хозяйка и меня это устраивает.
— Я просто не понимаю, в кого ты такая… Я бы умерла со стыда…
Я бесилась. Бросала трубки.
Нервотрепка и манипуляции — это встроенная функция в базисную комплектацию моей мамы.
Она любила, чтобы все было так, как хочет она и тогда, когда ей удобно.
Такое чувство, будто ей не нужны чистые окна, ей нужны окна, вымытые именно мной.
Однажды она попросила отвезти ее на дачу с саженцами. Во вторник. Я не могла во вторник, могла — в четверг.
— Мам, давай в четверг?
— В четверг я уже обратно поеду. Мне нужно во вторник.
— Давай я найду водителя, заплачу ему, и он тебя отвезет.
— Чужой человек??? Что скажут соседи? Скажут: а где твоя дочь, почему ей нет до тебя дела? Стыдоба.
Я поняла: маме не надо было на дачу, ей надо было, чтобы на дачу отвезла ее я.
Я злилась. Сопротивлялась. Орала. Плакала. Умоляла. Объясняла. Бросала трубки. Звонила вновь. Мама же…
Несколько лет у меня ушло на понимание того, что это мамино «самодурство» на самом деле — подсознательное желание быть рядом, компенсировать тот факт, что за всю мою на тот момент тридцатилетнюю жизнь вместе мы жили только пять лет.
Мама не растила меня, у нее на это не было времени, а сейчас — есть, и она заманивает меня к себе, но теперь у меня на это нет времени. И вообще, классная штука — своевременность — это когда два человека совпали по времени и интересам в одном моменте, который нельзя сместить на потом. Нельзя выбрать любое удобное время, чтобы понянчить дочь, надо нянчить ее, пока она маленькая. Пока мама искала на это время, я уже выросла, и мне не нужна мама, которая нянчит, я научилась извлекать материнское тепло из других источников.
Но поколение наших мам не склонно к рефлексии и никогда не признает своих ошибок. Мама хотела ко мне на ручки, хотела быть рядом, обратить на себя внимание, но просто не знала другого языка коммуникации, кроме ультиматумов.
Осознание этого факта сделало меня мягче. Я больше не злилась : я читала между строк. Мама ставила задачи для меня с единственной целью: увидеть меня. А я предлагала заменить себя клинерами и водителями за деньги…
Зачем ей чужие люди в ее жизни? Ей дочь нужна…
Я стала приезжать к ней чаще. Брала сына и приезжала к маме на несколько дней, а иногда на целую неделю.
Мама трактовала эти мои приезды иначе: она решила, что я сбегаю от мужа, и у нас все плохо, и эти отъезды — предвестники развода.
— Вы разводитесь?
— Мам, что за ерунда, у нас все хорошо.
— Ну не хочешь — не говори.
Поколение наших мам никогда не бывает не право, ага.
Жизнь — удивительный бумеранг. Она сама насаждает справедливость. Я выросла в дефиците маминой любви, а потом мама жила в неосознанном дефиците моей. Жизнь забавлялась, дирижировала ситуацией.
Потом мама сильно заболела.
Я сначала не поняла, что все серьезно, думала, очередная манипуляция. Манипуляции здоровьем — самые эффективные. Они гарантируют, что я в любое время дня и ночи брошу все и поеду к ней, спасать. А на деле окажется, что никого спасать не надо. То есть надо, но не от скакнувшего давления, а от приступа нелюбви.
Однажды я ехала к ней в ночи, беременная, после ее звонка, что ей плохо. Мама плакала в трубку. Я стала собираться, поругалась с мужем, который пытался меня не пустить, и помчала по ночному городу, два часа на пределе скорости, чтобы убедиться, что мама… сладко спит.
Но в тот раз все было серьезно. Мама ослабла, не смогла ходить без поддержки, сначала попросила ходунки, а потом пересела в инвалидную коляску. А потом совсем слегла.
Я понимала, что ей нужен уход. Стала искать сиделку с медицинским образованием.
Оказалось, что это очень дорогая услуга. И чем тяжелее пациент, тем дороже (ведь это надо поднимать, подмывать и тд).
Средняя цена такого ухода с учетом маминого веса — 65 тысяч рублей в месяц. Это без всего, только работа. А еще памперсы, медикаменты, продукты…Получалось вообще под сотню.
Но самая большая проблема, которую я предвидела, это даже не деньги. Это тот факт, что за мамой будет ухаживать чужой человек. Не я.
Я прямо видела мамины слезы, и вот это ее коронное «я умру со стыда».
Соседи спросят: «У тебя что, дочери нет?»
Я приняла решение переехать к маме. С сыном. Это был август. Я отдам ребенка в сад в сентябре. И буду ухаживать за мамой.
Муж был ошарашен этим решением. Я его с собой не звала, потому что понимала: он не поедет. Он с 14 лет живет один, с 23 — со мной, он разучился жить на чужой территории. А тут — уехать в чужой дом, в ковры, в хрусталь, в бесконечные манипуляции…
— Мы будем приезжать к тебе на выходные, — успокаивала я его. — Ну, считай, что мы на заработки уезжаем. Зарабатывать сто тыщ.
Муж считал решение провальным. Он готов был устроиться на вторую работу, и найти возможность оплачивать сиделку тещи. Да и я могла на работу выйти, сына — в сад.
Я не знала, как объяснить мужу про то, что маме не нужен чужой человек. Муж не знал, как объяснить мне, что я в очередной раз поддаюсь на манипуляцию.
Мы разъехались на пике непонимания друг друга. Семья — это поддержка. Поддержка — это раскрыть зонт в дождь над тем, на кого ты очень сердит.Потому что как бы ты не был сердит, ты его любишь, а любовь сильнее обид и непониманий.
Я сидела под дождем и не чувствовала ничьих зонтов. У меня был один зонт, и я раскрыла его над мамой, а не над мужем, потому что маме — нужней. Мама больна. И мама у меня одна, другой не будет.
Я выдержала пол года. Шесть месяцев бытового ада. Я — объективно — плохая сиделка. Потому что я — не сиделка.
Мне не хватало терпимости и принятия. Не хватало сил не морщиться, если плохо пахнет, не прятать проступающую брезгливость, не злиться на то, что я сама выбираю такую жизнь, и никто не понимает этого выбора, и я сама уже не понимаю его.
Нет, я обеспечивала маме уход с максимальной отдачей, подмывала, меняла, стирала… Это было мучительно, но необходимо.
Но я каждую секунду ощущала себя живым человеком, запертым в капкан обязательств.
Ситуация угублялась тем, что я давно стала мамой своей капризной маме, а боль делала ее озлобленной, язвительной, колющей. Она постоянно была недовольна, морщилась, отталкивала мои руки, говорила страшные вещи. Я жила в мареве негатива.
И от несправедливости у меня постоянно текли слезы. Ибо взрослый полный памперс хотелось бы выносить под тихое и благодарное «спасибо», а не сквозь оскорбления в адрес моей безрукости.
Уже потом я пойму, как же унизительна маме была ее неподвижность, как невыносимо чувство, что она обуза, как это страшно, когда старость обрушивается на тебя всей своей безжалостностной сущностью. Корежит тебя, бьет, эта старуха Изергиль.
Это был мой личный стокгольмский синдром: мама взяла меня в заложники, обижала, делала больно, и чем громче она ругалась и оскорбляла, тем жальче ее мне было, тем страшнее за нее.
Я была глубоко несчастна те полгода. Я приезжала на выходные и падала в руки мужа, в ожидании реабилитации любовью и весельем. Это были мои выходные от старости, от безнадежности, от страха, что жизнь заканчивается так мучительно неприглядно.
Но муж не хотел моего нытья и не хотел никого жалеть. Он хотел жить своей семьей, он ее для этого и создавал, и не понимал, почему в будни он вынужден быть холостяком… И за выходные мы не успевали создать заново то, что разлучено в будни.
В общем, в один из четвергов я устала. Я посмотрела в чистое окно и поняла: еще немного, и я в него выйду. Я просто больше не могу. Не могу делать то, в чем я не эффективна, то, что от меня ждут, то, что считается правильным, но на деле мучает всех.
Я вошла в мамину комнату с красивой женщиной моего возраста и сказала: «Мама, это Наталья Ивановна, твоя сиделка».
— А ты? — спросила мама.
— А я — домой, — ответила я.
И мама заплакала. И я заплакала.
Но это были разные слезы.
Я вернулась домой. Вышла на работу. Чтобы зарабатывать на жизнь вместе с мужем. Стала залечивать хромающую семью.
А мама… Мама вдруг очень быстро… пошла на поправку. Через месяц садилась на коляску, потом встала на ходунки, потом ходила почти сама.
Просто сиделка была профи, она умела отличить капризы от необходимости, и сама устанавливала правила. Она не мыла окна, когда этого хотела мама, а мыла тогда, когда этого требовала необходимость.
Мама поняла, что в ее доме хозяйничает чужая женщина с короткой стрижкой, которая не поддается на ее манипуляции. И единственный способ от нее избавиться — сделать ее пребывание в квартире не целесообразным. А для этого нужно выздроветь.
Это хорошая история и очень поучительный опыт, целая шкатулочка моих личных прозрений.
Про то, что в паутину некоторых манипуляций люди падают по собственной воле, и им это необходимо, потому что они не могут по-другому, про то, что некоторые долги не обязательно отдавать самому, про то, что смотреть в чистые окна гораздо интересней, когда за ними — пейзаж, выбранный тобой, а не обстоятельствами…
И про то, что как правильно любить тех, кого вы любите, решаете только вы.
И ваши любимые люди вправе распорядиться вашей любовью так, как они считают нужным.
А вы…
А вы сами — сами! — определяете чистоту своего окна и сами выбираете окна, в которых прячутся ваши восходы и закаты…
