«Я ухожу в плавание» — с печалью сказал Костя, отворачиваясь, чтобы скрыть слёзы

Каждое утро начиналось одинаково: Ирина просыпалась за пять минут до будильника и проводила рукой по пустой подушке мужа.

Вот и сегодня она проснулась лишь после того, как Костя ушёл, боясь её разбудить. Осталось лишь ощущение его лёгкого поцелуя на щеке.​

​Она ещё какое-то время лежала в постели. Всё повторялось: сладкий предутренний сон, пробуждение, разочарование, прохладный душ в ванной с ржавыми разводами, чёрный кофе, заливающий конфорки и его горький запах, наполняющий пространство кухни коммунальной квартиры в центре Москвы.​

​Ирина всегда пыталась выскользнуть за дверь до того, как проснутся соседи: семейная пара глухонемых, зарабатывающих на жизнь выгулом чужих собак, их смышлёная дочь Катя, которая не была глухонемой, и раритетная старуха Ольга Харитоновна.

В длинной, вязанной крючком шали, с вечно трясущейся в наманикюренных пальцах папиросой «Беломорканал», Ольга Харитоновна словно явилась из прошлого века с тем, чтобы давать всем наставления.​

​В целом, она была умна, интеллигентна, и великолепно выглядела для своего возраста. Безупречные воротнички её неизменно свежих блузок украшала камея с женским профилем, призванная отвлекать собеседника от дряблого подбородка хозяйки.

Седина, и та была благородной, Ольга Харитоновна подкрашивала волосы специальным шампунем.​

​Ирина садилась в метро в то время, когда целая армия менеджеров и клерков стремилась в офисы в центр столицы. Таким образом, она ехала «против шерсти» на окраину, где в облупленной пятиэтажке ютилась нотариальная контора, в которой она работала.​

​Каждый будний день она впитывала ядовитые миазмы, витавшие в воздухе в кабинете нотариуса.

Раздел наследства, зачастую делающий дружных ещё вчера родственников злейшими врагами, передел собственности, циничные брачные контракты, ставшие нормой общества, всё это вызывало у Ирины приступ тошноты и она не могла дождаться вечера, чтобы попасть в уютную комнатку с выцветшими обоями, где её ждал успевший соскучиться муж Костик.​

​Ирина работала секретарём нотариуса после выхода из больницы, куда она попала в состоянии глубокой депрессии. Чем было вызвано это состояние, она не могла вспомнить — психотропные препараты сделали свое дело.

Теперь она состояла на учёте в психоневрологическом диспансере и вынуждена была оставить место операционистки престижного банка. К нотариусу она попала случайно, ткнув пальцем в объявление газеты по трудоустройству. Зарплата была мизерная, зато никто из конторы ничего о ней не знал и не лез в душу. Подошёл к концу ещё один серый, бесполезный день.​

​Подходя к квартире, Ира заметила приоткрытую дверь — скорее всего Катька, как всегда, выпорхнула гулять, забыв за собой закрыть. Не девчонка, а сорвиголова!

Словно отдуваясь за родителей, она могла выдавать в минуту столько слов, что ей мог бы позавидовать любой рекламный диктор.​

​Ирина вошла в полутёмную прихожую и стала снимать сапоги. Молнию заело, и она пыталась расстегнуть её, не порвав при этом колготки.​

​— Но, это же безобразие! — услышала она низкий, скорее мужской, чем женский, голос Ольги Харитоновны. — Вы что нам предлагаете, ждать пока она кого-нибудь убьёт или покалечит? Что Вы? Да. Да! Нет. Ну, знаете! — и трубка накрыла телефон с таким треском, словно старуха вознамерилась разбить его. Заметив Ирину, Ольга Харитоновна изменилась в лице.​

​— Вы уже вернулись, деточка? — спросила она ласково. — А я вот, всё в ЖЭК звоню, ругаюсь с ними!​

​— А что случилось? — машинка молнии сломалась, оставшись у Иры в руке.​

​— У нас во дворе объявилась стая бездомных собак. Одна из них чуть меня не покусала! А в жилконторе говорят, что пока нет заявления и справки от врача, не могут ничего сделать! Что же получается, что для того, чтобы приняли меры, обязательно нужны жертвы?​

​— Да не волнуйтесь вы так, Ольга Харитоновна! Носите с собою косточку или колбаску… покормите. Тогда ни одна на Вас никогда не зарычит! У нас в Тюмени…​

​— Ну, знаете! — прервала её старуха и направилась в свою комнату. — Это чёрт знает что!​

​На кухне сидел глухонемой Ринат, делал вид, что читает газету. Он поздоровался с Ириной, она кивнула ему, подарив улыбку. Ринат мог читать по губам и издавать мычащие звуки, и она умела его понимать.​

​— Эйэт иаиих оопаак! — отчаянно зажестикулировал Ринат.​

​— Да, я тоже их не видела, — задумалась Ирина, но тут на кухню заглянул Костик, и, улыбаясь, встал в дверях.​

​— Костя, а ты видел собак? Ольга Харитоновна говорит, стая агрессивная во дворе.​

​— Нет, я не видел, — сказал Костик, — а Ольга Харитоновна …заняться ей нечем, не бери в голову!​

​Обнявшись, они пошли в свою комнату и вскоре Ирина думать забыла про собак.​

​Накрыли стол к ужину, зажгли свечу. Телевизор был выключен.​

​— Здорово было бы уехать сейчас из промозглого города в лето, поваляться на солнышке, в море покупаться… — мечтательно сказала Ирина.​

​— Да, неплохо бы, — согласился Костик и виновато улыбнулся:​

​— Ир… я тут как раз хотел тебе сказать…​

​— Не говори ничего. Я всё придумала. Лучше махнем в Париж. Город влюблённых! Мечтаю там побывать!​

​— Ир…​

​Она поднесла к губам пирожное, купленное в гастрономе недалеко от работы, и вопросительно посмотрела на него:​

​— Что, Костя?​

​— Я ухожу в плавание.​

​— Правда? Когда? — она была расстроена, хотя знала, что Костя «засиделся» на берегу, и это его тяготило. Перспектива долгой разлуки щемила сердце.​

​— Завтра, малыш, — он отвернулся, чтобы она не видела выступивших на глазах слёз.​

​— Надолго?​

​Костик молчал. Она подсела к мужу, обняла, уткнувшись в его плечо.​

​— Возьми меня с собой, а? — в её голосе слышались надежда и мольба. — Ведь можно же устроиться у Вас уборщицей там, или поварихой?​

​— Нет, Ир, экипаж уже укомплектован, да и не под силу тебе будет. Ты уж лучше здесь оставайся, ладно?​

​— Костя, мне жутко надоела моя контора. Я скоро на людей начну кидаться, правда-правда. Ты уплывёшь, а я опять попаду в больницу.​

​Костя прижал её к себе, шепнул в ухо:​

​— Ирка, я люблю тебя!​

​— И я тебя люблю!​

​Со стены упала их свадебная фотография — стекло разбилось. Ира подошла собрать осколки и сильно порезалась.​

​Она как раз промывала порез, когда дверь ванной распахнулась, и ввалились два дюжих медбрата во главе с врачом. Ольга Харитоновна что-то тихо ему говорила.​

​В коридоре стояли Ринат с женой и Катя. Глухонемые жестикулировали, девочка переводила:​

​— Оставьте её, она в порядке, мы за ней присмотрим! Не увозите… пожалуйста!​

​Ольга Харитоновна стояла, победно скрестив руки на груди, и между пальцами правой дымилась, как всегда, папироса.​

​Санитары наскоро обработали Ирине порез, забинтовали ей руку и этим же бинтом скрутили с другой рукой сзади, чтобы не возиться со смирительной рубашкой. В протоколе записали «попытка суицида», сделали укол.​

​«Ну, голубушка, поедешь с нами!» — весело констатировал тот, что помоложе. Ирина не сопротивлялась. Катюша расплакалась и убежала в комнату.​

​— Прости, дочка, так будет лучше, — старуха старалась не смотреть в глаза Ирине.​

​Собравшиеся у подъезда люди шептались:​

​— Смотри, смотри, Ирку ведут…​

​— Бедная она, горемычная …Уж года полтора, поди, как муж погиб, такая пара красивая была! — и говорившая всхлипнула, прикрыв увядший рот платком.​

​— Тело, говорят, так и не нашли. — пояснила другая, старенькая учительница младших классов, знавшая Костю сызмальства.​

​— Я встретил его, незадолго. Весёлый он был. «Всё» — говорит, — «Михалыч, ухожу в последнее плавание, а потом бросаю якорь! Жить будем здесь, жена уже переехала…» — местный алкоголик, по прозвищу «Лафитник», смахнул пьяную слезу. — Золотой парень был!​

​— Она же спокойная, зачем ей руки-то крутить? — заохала старушка-учительница, обращаясь к санитарам.​

​— Видать, натворила что, — предположила старушка с платком.​

​— Нет, это грымза эта, Харитоновна, на Костькину комнату нацелилась, у самой в комнате и дочь прописана… — зло сказал вездесущий Лафитник, провожая мутными глазами спецмашину скорой психиатрической помощи. После все разошлись, и ещё несколько дней обмусоливали чужое горе.​

​Приехала из Тюмени Ирина мама — Елена Петровна. После того, как дочь перестала ей звонить, она была как на иголках.

Телефон коммуналки, где жила дочь был постоянно занят, а рабочего номера Ирины у неё не было — нотариус запрещал работникам использовать служебный телефон в личных целях.​

​Дверь открыла Катя. Волнуясь, она рассказала Елене Петровне всё, что знала. Ещё девочка сказала, что пыталась звонить Елене Петровне, но всё время попадала не туда!​

​Елена Петровна поспешила в больницу, где, оформив необходимые бумаги, смогла забрать дочь в тот же день.​

​В комнате Ирины и Костика было чисто — жена Рината поддерживала тут образцовый порядок. Увидев Иру, женщина расплакалась и обняла её.​

​— А где же Ольга Харитоновна? Я хочу посмотреть ей в глаза, — спокойно и твердо сказала мать Ирины.​

​Ринат что-то промычал, подняв глаза вверх, но Елена Петровна не поняла, что он имел ввиду. «Всевышний покарал», — перевела Катя и добавила: «Ольга Харитоновна через неделю, как тетю Иру забрали… В общем, она сейчас в первой Градской. Мы с мамой ходили туда… Она просила, чтобы тетя Ира пришла сразу, как сможет. Очень просила. Плакала. И дала тот самый номер, по которому я звонила», — девочка протянула листок, вырванный из записной книжки, на котором был выведен номер. Вместо единиц были семерки — то ли номер был неправильно записан, то ли почерк старухи был слишком витиеват.​

​В сопровождении матери Ирина пришла в больницу.​

​Ольга Харитоновна, похудевшая и сильно сдавшая, лежала на кровати. Было странно видеть её без папиросы. Увидев Ирину, она слабо улыбнулась и поманила её пальцем. Ирина наклонилась к синим губам старухи.​

​— Слава Богу! Боялась, не придёшь, а я без твоего прощения помереть не могу… Прости меня Ирочка! Прости! — зашептала Ольга Харитоновна. — Я видела Костю! Через несколько дней, как тебя забрали …внезапно… прихватило сердце …в доме никого… думала, так и помру у помойного ведра, — она помолчала, отдышалась, зашептала опять, словно боясь не успеть сказать главное:​

​— Это Костик вызвал скорую. Я жива только для того, чтобы сказать тебе об этом. Я сама его видела! И ты не сумасшедшая… это я была… Прости меня, Ирочка…​

​Старуха умолкла, закрыла глаза. Морщины расправились, на лице застыло спокойное и умиротворённое выражение — она умерла.​

​***​

​Они шли по улице, умытой весенним дождем. Елена Петровна рассказывала, как хорошо у них сейчас, что у Ирины всё впереди и она непременно будет счастлива.​

​Молодая женщина загадочно улыбалась. Она не слышала слов матери. Рядом, широкой походкой моряка, шагал Костя, который уже вернулся к ней из своего последнего плавания. Навсегда.

Источник