— Ты представляешь, Лариса, я зашла к маме, открыла холодильник, а там… пустота! — голос Анны дрожал от возмущения, пока она помешивала чай в старой фарфоровой чашке с розами. — Ни масла, ни яиц, ни творога. Одна овсянка в пакете да пара картофелин. Как она вообще живет?
Лариса, сидя напротив за кухонным столом, покачала головой. Её тёмные волосы, аккуратно собранные в пучок, слегка дрогнули. Она была подругой Анны ещё со школьных времён, когда они вместе бегали на танцы в Дом культуры и делились мечтами о большой любви.
Теперь, в свои пятьдесят, Лариса умела слушать, не перебивая, но её глаза выдавали сочувствие.
— И что она говорит? — тихо спросила Лариса, поднося чашку к губам.
Анна вздохнула, откинувшись на спинку стула. Её пышные формы, которые она с гордостью называла «женственными», сегодня казались тяжелее обычного — словно груз чужих проблем давил на плечи.
— Говорит, что ей всего хватает. Макароны есть, крупа есть, масло растительное ещё не кончилось. А пенсия, Ларис, была неделю назад! Я спрашиваю: «Мам, куда деньги делись?» А она: «Всё у меня есть, не переживай». И тут выясняется… — Анна сделала паузу, её карие глаза сузились, — она отдала половину пенсии этой Марине. В счёт алиментов! Представляешь?
Лариса чуть не поперхнулась чаем.
— Алиментов? Кому? Бывшей жене твоего брата?
— А кому же ещё! — Анна всплеснула руками. — У Славки, братца моего, опять «сложные времена». Полгода без работы, а он и не чешется. Мама, добрая душа, не может допустить, чтобы у сына долг копился. Вот и отдает свои копейки, а сама потом гречку без ничего ест.
***
Вера Павловна, мать Анны и Славы, сидела в своей маленькой квартирке пропитанной запахом старых книг. Сейчас на плите тихо булькал чайник, а Вера Павловна, укутавшись в шерстяной платок, смотрела в окно.
Ей было семьдесят два, но глаза её, голубые, как весеннее небо, всё ещё искрились теплом. Только сегодня в них было что-то ещё — тревога.
«Я правильно делаю, — думала она. — Славочка мой не справляется, а Яночка, внучка, ни в чём не виновата. Как я могу оставить её без поддержки?»
Вера Павловна знала, что Анна сердится. Знала, что дочь тратит свои деньги, чтобы заполнить её холодильник. Но что она могла поделать? Славе, её мальчику, всегда не везло. Он был добрым, но таким… потерянным.
А Марина, бывшая невестка, хоть и жила хорошо, требовала алименты. И Вера Павловна не могла её винить — ребёнок есть ребёнок.
***
— Я, конечно, пошла в «Магнит», — продолжала Анна, глядя на Ларису. — Накупила всего: мяса, сыра, творога, фруктов. Еле дотащила.
Ещё лекарств на пять тысяч взяла, маме же их пить надо, давление шалит. Но, Ларис, дело не в деньгах. Мне их для мамы не жалко. Меня бесит, что я, по сути, оплачиваю алименты этой Марине! У моих детей отбираю, чтобы её дочке доставалось.
Лариса поставила чашку на стол и нахмурилась.
— Погоди, а Марина что, совсем не понимает? Она же не бедствует, раз у неё родители богатые, квартира своя, работа хорошая.
— Вот именно! — Анна стукнула ладонью по столу. — Я знаю, как она живёт. Подруга моя, Светка, работает в том же бизнес-центре. Видит её: вся в брендах, в шубе норковой, кавалер на «Мерседесе» подвозит.
А мы тут с мамой копейки считаем. И самое противное — Марина с мамой в отличных отношениях! Яночка у неё гостит, по телефону болтают. Но как только холодильник пустой, мама внучку не зовёт. Нечем угощать.
Лариса покачала головой.
— И что ты собираешься делать? Славу не встряхнёшь, он же… — она замялась, подбирая слова, — как пёрышко на ветру.
Анна горько усмехнулась.
— Да уж, пёрышко. Живёт теперь с какой-то женщиной, она его пока терпит. А я звонила Марине, пыталась поговорить. Просила: «Ты же знаешь, что у мамы пенсия крошечная, зачем ты её деньги берёшь?» А она: «Это не её деньги, это алименты для Яны. Слава должен платить, а откуда — его дело». И всё, разговор окончен.
***
Вера Павловна тем временем решила испечь пироги. Анна накануне привезла продукты, и холодильник ломился от еды. Она достала муку, масло, яйца и начала месить тесто.
Её руки, покрытые морщинами, двигались ловко, будто вспомнили молодость, когда она пекла для всей семьи. Тогда Слава был маленьким, Анна — школьницей, а муж, царство ему небесное, хвалил её стряпню.
«Надо позвать Яночку, — думала Вера Павловна. — Она любит мои пироги с яблоками. И Анниных детишек позову, пусть все вместе посидят».
Но в глубине души она чувствовала вину. Анна была права: она, Вера Павловна, слишком много берёт на себя.
Но как иначе? Слава — её сын, её кровь. Она помнила, как он в детстве приносил ей одуванчики, как смеялся, когда она читала ему сказки. Неужели она теперь бросит его?
— Мам, я не понимаю, почему ты это делаешь, — Анна сидела у матери на кухне, глядя, как та раскатывает тесто. — Ты же себя обделяешь. А Марина живёт припеваючи.
Вера Павловна подняла глаза, её взгляд был мягким, но твёрдым.
— Анечка, я не могу иначе. Яночка — моя внучка, а Слава… он мой сын. Если я не помогу, кто поможет?
— Но почему ты? — Анна повысила голос. — Марина могла бы отказаться от этих денег. Ей они не нужны!
— Может, и могла бы, — Вера Павловна вздохнула. — Но она права: это долг Славы. А я… я просто хочу, чтобы у Яночки всё было хорошо.
Анна покачала головой, её глаза блестели от слёз.
— Мам, я не могу смотреть, как ты голодаешь. Я не могу всё время оплачивать его ошибки.
Вера Павловна подошла к дочери и обняла её. Её руки пахли мукой и теплом.
— Анечка, ты у меня золотая. Но не сердись на Славу. Он не злой, просто… запутался. И на Марину не сердись. Она мать, как и ты. Думает о своём ребёнке.
Через неделю Яна приехала к бабушке. Вера Павловна накрыла стол: пироги с яблоками, мандарины, конфеты — всё, как в старые добрые времена.
Яна, весёлая девчонка с косичками, болтала без умолку, рассказывая о школе и новом щенке. Анна привезла своих детей, и кухня наполнилась смехом.
Но Анна, глядя на эту картину, не могла избавиться от горечи. Она любила Яну, любила мать, но где-то внутри росло чувство несправедливости. Почему она, Анна, должна платить за чужие ошибки? Почему Марина не может проявить каплю милосердия?
Поздно вечером, когда дети ушли спать, Анна снова позвонила Марине.
— Марин, давай поговорим, — начала она тихо. — Ты же знаешь, что мама отдаёт последнее. Неужели тебе эти деньги так нужны?
Марина помолчала, потом ответила холодно:
— Анна, я не у твоей мамы беру. Это алименты Яны. Слава должен их платить. Если он не может, это его проблемы, не мои.
— Но мама голодает! — голос Анны сорвался. — Ты же не нищая, Марин. У тебя всё есть.
— А у Яны должно быть всё, что ей положено, — отрезала Марина. — Я не собираюсь прощать Славе его долги. Он отец, пусть отвечает.
Анна положила трубку, чувствуя, как слёзы жгут глаза. Она знала, что Марина права — по закону. Но сердце подсказывало, что правда не всегда в законе.
Прошёл месяц. Вера Павловна продолжала отдавать половину пенсии, Анна — заполнять холодильник.
Слава так и не нашёл работу, но его новая женщина, кажется, была готова терпеть. Яна приезжала к бабушке, и каждый раз Вера Павловна пекла пироги, будто пытаясь заглушить горечь жизни сладким тестом.
Анна же научилась молчать. Она не перестала злиться, но поняла: мать не изменится. Её любовь к сыну и внучке была сильнее любых доводов. И, может, в этом была её сила — в умении любить, несмотря ни на что.
Однажды, сидя у Ларисы за чашкой чая, Анна вдруг улыбнулась.
— Знаешь, Ларис, я тут подумала… Может, мама права. Может, любовь — это и есть то, что держит нас всех вместе. Даже если она иногда горькая, как подгоревший пирог.
Лариса рассмеялась.
— Ну, ты прямо философ. А пироги у твоей мамы всё равно лучшие.
И Анна, впервые за долгое время, почувствовала, что её сердце стало чуть легче.
Любовь матери — это сила, которая может двигать горы, но иногда она требует от нас принять то, что мы не можем изменить. И в этой любви, даже горькой, всегда есть надежда на лучшее.
Чёрная кошка — символ перемен, которые могут удивить.
Истинная любовь и верность могут прийти в самых неожиданных формах.
Свечи хранят тайны боли и надежды.
Как долго ты сможешь терпеть его холод?
Как низко могут падать мечты, когда открывается правда?
Сможет ли мать отказаться от безусловной любви ради дочки?