Вечер медленно опускался на город. Я сидела у окна, сжимая в руках чашку с остывшим чаем, и смотрела на постепенно загорающиеся окна соседнего дома.
Всё казалось таким умиротворённым — прохожие спешили домой, в подъезде играли дети, из кухни доносился запах яблочного пирога, оставленного на столе.
Моя новая жизнь. Уже три месяца как моя. Без окриков, без постоянных придирок, без необходимости отчитываться за каждую копейку. Свобода, которую я выстрадала за двадцать семь лет брака.
Телефон внезапно завибрировал, и сердце сжалось. Этот звук всегда заставлял меня вздрагивать — раньше он часто означал, что Борис звонит проверить, где я и что делаю. Рука дрогнула, когда я брала мобильный. Сообщение: «Буду через полчаса. Надо поговорить. На минутку».
В груди что-то оборвалось. И ведь ничего особенного — бывший муж хочет зайти. Но почему тогда вмиг вспотели ладони? Почему сама собой выпрямилась спина, как бывало всегда, когда он возвращался с работы, и нужно было «держать марку»?
Я поднялась с кресла, машинально поправила волосы, одёрнула кофту. Прошла на кухню, включила чайник. Заварила свежий чай — знала, что Борис не любит, когда его встречают неподготовленными. Достала из шкафа старый сервиз — тот, который ещё мама подарила на свадьбу.
«Зачем я это делаю? — промелькнуло в голове. — Ведь развелись, ведь обещала себе…»
Но привычка услужить, угодить, не вызвать недовольства оказалась сильнее разумных доводов.
С улицы донёсся звук клаксона — его манера, всегда так делал, подъезжая к дому. Словно напоминал: я еду, будь готова.
Внутри всё сжалось. Ноги стали ватными, а в голове зашумело. Чувство, которое я испытывала всю жизнь, возвращалось — будто я лечу с горы на санках, и нет возможности затормозить. Эта беспомощность, которая душила меня годами.
А ведь со стороны всё выглядело благополучно — квартира в центре, дача, машина, дети выросли, внук родился. «Людочка, какая ты счастливая! Такой муж внимательный, всегда звонит, всегда знает, где ты».
Никто не видел, что эти звонки — проверки. Что «внимательность» — это контроль. И что каждый вечер я прячу в тумбочку валидол, когда слышу, как ключ поворачивается в замке.
В подъезде хлопнула дверь. Тяжелые шаги по лестнице — лифт он принципиально не признавал. «Для здоровья полезно». Я застыла посреди кухни с чашкой в руке, и вдруг осознала, что боюсь человека, с которым прожила почти три десятка лет.
Не сейчас. Не сегодня. Я имею право быть спокойной в собственном доме. Это моя квартира, моя жизнь. Я расправила плечи и поставила чашку на стол.
Шаги остановились у двери. Я смотрела на неё, не двигаясь с места. Ручка повернулась.
Мои ключи. У него всё ещё есть мои ключи.
Незваный гость
Дверь распахнулась, и Борис вошёл так, будто никакого развода не было. Как хозяин. Высокий, всё ещё подтянутый, с аккуратно подстриженной сединой на висках. Улыбка — та самая, от которой у меня всегда холодело внутри.
— Людочка, ты что не встречаешь? — он снял куртку и повесил на крючок. — А я тебе, между прочим, пирожные привёз.
Поставил на тумбочку коробку из кондитерской. Знал ведь, что я сладкое почти не ем — диабет на грани. Но всегда приносил — чтобы потом попрекать: «Смотри, толстеешь. А я забочусь, вкусненького приношу».
Прошёл на кухню, оглядел помещение хозяйским взглядом.
— Ого! Новая посуда? — он взял в руки чашку из недавно купленного сервиза. — Неплохо устроилась после развода, смотрю. И на это деньги есть.
Он поставил чашку на стол с таким стуком, что я вздрогнула, ожидая, что фарфор треснет.
— Это мама подарила на день рождения, — тихо ответила я, хотя объяснять ничего не была обязана.
— А-а, — протянул он, присаживаясь за стол. — Наливай чай, раз уж поставила. И пирожное себе возьми. Хотя… — он окинул меня оценивающим взглядом, — может, и не стоит. Фигуру бы поберечь, в твоём-то возрасте.
Я молча налила ему чай, стараясь не расплескать кипяток дрожащими руками. Села напротив.
— Ну, рассказывай, как живёшь, — его голос звучал почти дружелюбно, но я-то знала эту интонацию. Так следователь разговаривает с подозреваемым, прежде чем предъявить улики.
— Нормально, — ответила коротко. — Ты хотел о чём-то поговорить?
Борис поморщился.
— Да всё ты торопишься. Вот Наташка говорила, что у тебя какой-то хахаль завёлся. Правда, что ли?
Внутри всё оборвалось. Дочь… Она ведь обещала не рассказывать отцу о Сергее Петровиче, соседе с пятого этажа, который иногда заходил помочь с компьютером. Просто заходил. По-соседски.
— Не понимаю, о чём ты, — я крепче сжала чашку.
— Да ладно тебе, — Борис откинулся на спинку стула. — В твоём возрасте уже неприлично. Шестой десяток разменяла, а туда же — кавалеры, новые сервизы… Живёшь слишком вольно, Людочка.
Я смотрела на человека напротив и не узнавала того, с кем когда-то мечтала состариться. Когда это началось? После рождения Наташи?
Или когда его повысили до начальника отдела, и он вдруг почувствовал власть? А может, он всегда был таким, просто я не хотела замечать?
— Борис, я свободная женщина, — слова дались с трудом, но я всё же произнесла их. — И с кем общаюсь, решаю сама.
Его лицо дрогнуло — на мгновение, но я заметила. Такое выражение появлялось у него, когда кто-то осмеливался перечить. Обычно потом следовал взрыв.
— Да что ты говоришь, — он медленно отпил чай. — А на чьи деньги ты эту свободу купила? Кто тебя всю жизнь содержал? Кто квартиру эту заработал?
— Мы вместе…
— Вместе? — он резко поставил чашку. — Ты на своей библиотечной зарплате могла только на хлеб заработать! Всё, что у тебя есть — благодаря мне.
Старые, знакомые слова. Я слышала их столько раз, что они въелись в кожу, как татуировка.
— Мы развелись, Борис. Квартира по суду…
— Суд! — он повысил голос. — Да я ещё могу обжаловать это решение! Ты думаешь, всё кончено? Как бы не так!
Он поднялся, нависая надо мной. Тот самый приём — когда хочешь напугать, встань выше.
— Я ещё зайду, Людочка. И советую подумать о своём поведении. И о том, кому ты чем обязана.
Развернулся и вышел, не прощаясь. Даже дверью не хлопнул — просто тихо прикрыл за собой.
А я осталась сидеть, глядя на недопитый чай. И только сейчас заметила, что под ногтями выступила кровь — так сильно я сжимала кулаки.
Непонимание близких
Вечер растворился в темноте за окном, а я всё сидела, не в силах подняться. Телефон лежал передо мной, и я смотрела на него, как на бомбу с часовым механизмом. Наконец решилась и набрала номер дочери.
— Наташенька, здравствуй, — голос предательски дрожал.
— Привет, мам, — в трубке слышалось бульканье воды и звон посуды. — Я сейчас ужин готовлю, давай быстренько.
Всегда торопится, всегда спешит. Когда она успела стать такой деловой и собранной — копией отца?
— Солнышко, папа только что был у меня…
— А, заходил? — равнодушно отозвалась Наташа. — Говорил, что собирается. Он документы какие-то просил привезти.
Вздох застрял где-то в горле. Значит, она знала. И не предупредила.
— Дочка, он мне угрожал. Снова… Говорил, что может оспорить решение суда по квартире.
На том конце повисла пауза, затем донеслось:
— Мам, ну вот опять! — в голосе дочери слышалось неприкрытое раздражение. — Ты всегда всё драматизируешь. Папа просто скучает по тебе, вот и заходит время от времени.
— Наташа, ты не понимаешь…
— Это ты не понимаешь, мам, — перебила она. — Тебе пятьдесят шесть лет! О какой угрозе ты говоришь? Он хочет общаться, тебе внимание уделяет.
Я закрыла глаза. Сколько раз мы проходили через этот разговор? Десятки, сотни. «Он не со зла». «Ты слишком чувствительная». «Он же о тебе заботится».
Никто не видел его настоящего. Никто, кроме меня.
— Он расспрашивал про Сергея Петровича, — тихо сказала я. — Кто-то ему рассказал.
Через трубку донёсся тяжелый вздох.
— Господи, мама! При чём тут этот дедуля с пятого этажа? Я просто упомянула, что он помогает тебе с компьютером. Ничего такого! — она помолчала секунду. — Хотя, знаешь, мне и правда кажется странным, что ты после развода сразу же начала…
— Наташа! — я почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Ничего я не начала! Мне шестой десяток, как ты сама говоришь. Я просто хочу спокойно жить.
— Вот именно, — в её голосе зазвучали нотки, так похожие на отцовские. — В твоём возрасте уже не начинают новую жизнь, а живут тихо, с внуками водятся. А ты всё какие-то драмы создаёшь.
В трубке что-то зашипело.
— Ой, у меня молоко убегает! Мам, мне пора. Не волнуйся ты так, папа ничего плохого не сделает. Он же тебя любит, по-своему…
Гудки. Разговор окончен.
Я медленно положила телефон на стол. «Папа ничего плохого не сделает». Если бы она знала… Если бы кто-нибудь знал, что происходило за закрытыми дверями нашей квартиры все эти годы.
Взгляд упал на фотографию в рамке — Наташа с мужем и маленьким Мишей. Они улыбаются, счастливые и беззаботные.
Наташа никогда не узнает, что в детстве я часто прикрывала её своим телом, когда Борис приходил домой в плохом настроении. Не узнает, сколько ночей я просидела, глотая слёзы, чтобы утром улыбаться, как ни в чём не бывало.
Я берегла её от правды. И теперь пожинаю плоды — моя собственная дочь не верит мне.
За окном зашумел дождь. Капли застучали по карнизу, словно кто-то барабанил пальцами, требуя впустить. Точно так же Борис стучал по столу, когда злился.
В этот момент я осознала всю глубину своего одиночества. Дочь не понимает, соседи не видят, подруги давно растеряны — те немногие, что остались. Борис умело отсекал всех, кто мог бы стать мне опорой.
Только сейчас я поняла: он никогда не уйдёт из моей жизни, пока я сама этого не захочу. По-настоящему не захочу.
Я поднялась, подошла к зеркалу в прихожей. Из отражения на меня смотрела усталая женщина с потухшими глазами. Когда-то я была другой — смеялась громко, мечтала отчаянно, любила жизнь.
«Где та девочка? — спросила я у отражения. — Неужели она совсем исчезла?»
На грани
Прошла неделя. Тишина. Покой. Я почти поверила, что Борис наконец отстал. Возможно, нашёл другую жертву для своих манипуляций.
В пятницу вечером решила устроить себе маленький праздник — новый сериал, о котором трещала весь день Зинаида Петровна из читального зала.
«Люда, ты обязательно глянь. Там такая история! Прямо как у моей золовки с её бывшим». Нарезала яблоко дольками, разложила любимый сыр (который Борис считал «вонючей дрянью»), заварила мятный чай. Устроилась на диване с пледом — никогда не думала, что такие простые вещи могут приносить столько радости.
Звонок в дверь ударил по нервам хлыстом. Три коротких, один длинный — его «фирменный стиль». Я замерла, боясь пошевелиться. А вдруг пройдёт? Может, ему просто показалось, что я дома?
— Людмила! Открывай давай! — голос с хрипотцой, надтреснутый. Выпил, зараза.
Не ушёл. Подождал с минуту и снова затрезвонил, теперь уже не отпуская кнопку.
Ноги сами понесли к двери — тридцать лет привычки не вытравишь за три месяца развода. Открыла.
Борис ввалился в прихожую, обдавая запахом перегара. Не мертвецки пьян, но крепко набрался.
— Явилась — не запылилась! — осклабился он, стряхивая с плеч невидимые капли дождя. — А я уж думал, не откроешь.
Думал он… А сам, не разуваясь, прямо в мокрых ботинках прошлёпал в зал, оставляя грязные следы на свежевымытом полу. Как в старые добрые времена — «я хозяин, моё право».
— Чего хотел-то? — я скрестила руки на груди, оставаясь в дверях комнаты.
Борис плюхнулся в кресло — моё любимое! — закинул ногу на ногу и смерил меня оценивающим взглядом.
— Вот что, дорогуша, — язык слегка заплетался, но глаза смотрели цепко. — Надо нам кое-что перерешать.
— О чём ты?
— О нашем имуществе, — он сощурился. — Суд-то суд, а по совести надо делить.
Сердце пропустило удар. Опять этот крючок, на который он пытается меня подцепить.
— Всё давно решено, Борь, — я старалась говорить спокойно. — И подписано. И вступило в силу.
— Вот только мне тут птичка на хвосте принесла, — он театрально поднял палец вверх, — что ты кое-что забыла указать в своей декларации. Дедовы часы, например. И мамину брошку.
Пол качнулся под ногами. Откуда он… Неужели Наташка проболталась?
— Это не совместно нажитое, — голос предательски дрогнул. — Это память о моих родителях.
— Значит, признаёшь, что утаила! — он победно хлопнул себя по колену. — А ещё говоришь — всё честно поделили!
Отвернулся к журнальному столику, заметил мою нарезку, скривился:
— Опять свою вонючку жрёшь? Ой, Людка, никогда у тебя вкуса не было.
Взял яблочную дольку, понюхал и положил обратно. Меня аж передёрнуло.
— Давай к делу, Борис. Зачем пришёл?
Он встал (пошатнулся слегка, но выправился) и подошёл вплотную. От перегара запершило в горле.
— Вот бумаги, — достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок. — Изучи на досуге. Там перечислено, что я считаю своим по праву.
Я молча взяла, не глядя.
— И вот ещё что, — он понизил голос до интимного шёпота. — Мишка-то в курсе, что ты его документы в университет нарочно запорола? Что сама затянула сроки, чтоб сыночек никуда не уехал от мамы родной?
Ноги подкосились. Древняя история, двадцатилетней давности — вывернутая наизнанку, переиначенная до неузнаваемости, но с той долей правды, что могла бы навсегда рассорить меня с сыном.
— Ты… не посмеешь, — выдавила я.
— Да запросто, — ухмыльнулся. — Если к следующей пятнице не увижу твою подпись вот тут, — он ткнул пальцем в бумагу, — то сын твой много интересного узнает про свою мамашу.
Развернулся, пошёл к выходу. У двери обернулся, будто что-то вспомнил:
— И этого своего старикашку с пятого попроси на порог не соваться. Неприлично, Людка. В твоём возрасте уже о душе думать надо, а не хвостом крутить.
Дверь хлопнула, а я так и осталась стоять, судорожно сжимая в руке мятый листок.
Проклятье. Всё как в старые времена — он давит, шантажирует, угрожает. А я опять не нахожу в себе сил сопротивляться.
Он всегда умел найти самое больное место. И всегда бил туда — без промаха, без пощады.
Точка перелома
Ночь. Часы показывали половину третьего, а я всё сидела на кухне, перечитывая бумаги, которые принёс Борис. От бессонницы ломило виски, буквы расплывались перед глазами.
Требовал он немало — не только фамильные украшения, но и половину моей пенсионной страховки, которую я копила последние пятнадцать лет, отказывая себе во всём.
А ещё летний домик в Озёрках, доставшийся мне от тётки. «Мы же вместе ремонтировали», — нагло заявил он в приписке.
Аппетиты росли — в каждую нашу встречу он требовал всё больше и больше. Это никогда не закончится. Пока я жива, он будет возвращаться — снова и снова.
В голове крутились обрывки фраз, сказанных им за эти годы. «Ты без меня никто». «Кому ты такая нужна?». «Это я тебя человеком сделал».
Слова падали, как камни, погребая под собой ту женщину, которой я была когда-то — весёлую, бойкую, с мечтами и планами.
За окном проехала машина, на мгновение осветив кухню фарами. Отблеск света пробежал по стене, на которой когда-то висела ложечка с пейзажем — сувенир из Суздаля, купленный в первую годовщину свадьбы.
Борис разбил её в день, когда я впервые заикнулась о разводе. «Случайно», конечно.
Я встала, подошла к подоконнику. Снаружи моросил мелкий дождь. Капли серебрились в свете фонаря, стекали по стеклу — как слёзы по лицу. Сколько их было пролито за годы брака?
Сидевшая во мне девчонка, которая когда-то мечтала стать археологом, ходить в экспедиции и изучать древние культуры, тихо плакала где-то в глубине души. Всё могло быть иначе. Всё должно было быть иначе.
Руки непроизвольно сжались в кулаки. Но это не была бессильная злость, как прежде. На смену ей пришло что-то новое — тихое, спокойное осознание.
Хватит.
Это моя жизнь. Мои последние годы. Мой дом, наконец.
Я медленно выдохнула, чувствуя, как расправляются плечи, распрямляется спина. Внутри разливалось странное ощущение — не ярость, не гнев, а какая-то холодная решимость.
На цыпочках прошла в прихожую, стараясь не скрипеть половицами. Открыла ящик комода, где хранились всякие мелочи — квитанции, ручки, старые записные книжки.
Там, под стопкой бумаг, лежал маленький конверт. В нём — ключи от этой квартиры, которые я отдала Борису «на всякий случай» ещё до развода. И которые он так и не вернул.
Я взяла конверт, подержала на ладони. Сколько власти я отдала ему вместе с этими ключами? Сколько своего пространства, своей свободы?
Снова взглянула на часы — половина четвёртого утра. Ночь таяла, как леденец во рту. Скоро рассвет.
Я накинула старенький плащ прямо на ночную рубашку, сунула ноги в туфли. Спустилась по лестнице — лифт не работал, как всегда в ночное время.
На первом этаже остановилась у двери Михалыча — бывшего слесаря ЖЭКа, вышедшего на пенсию лет пять назад. Приложила ухо к двери — тишина. Старик спал крепко, как все пожилые люди.
Машинально взглянула на часы. Придётся подождать несколько часов, пока он проснётся. Я вернулась в квартиру, села на кухне.
Утро застало меня всё там же — с прямой спиной, решительным взглядом и тяжёлым конвертом в руке.
В половине восьмого снова спустилась к Михалычу. Теперь из-за двери доносился шум воды — старик всегда рано вставал, тарабанил кастрюлями, громко разговаривал сам с собой. Позвонила.
— Кто ещё в такую рань? — раздалось из-за двери. — Опять свет отключать?
— Михалыч, это я, Людмила из тридцать второй, — тихо произнесла я. — Открой на минутку.
Дверь распахнулась, явив заспанное лицо соседа.
— Чего стряслось-то? — пробурчал он, оглядывая меня с головы до ног.
— Замок поменять надо, — сказала я твёрдо. — Срочно. Заплачу, сколько скажешь.
Михалыч почесал седой затылок.
— Ну, пошли, глянем. Только дай минутку одеться по-человечески.
Через полчаса дело было сделано. Новый замок поблёскивал в утреннем свете. Михалыч, кряхтя, собирал инструменты.
— Бывший, что ль, донимает? — спросил он, не глядя на меня.
— С чего взял? — удивилась я.
— Да по глазам вижу, — он усмехнулся. — Моя Нинка тоже так смотрела, когда от своего первого мужа сбежала. Глаза, как у волчицы загнанной. А потом — раз, и решилась.
Я опустила взгляд.
— Ты это… не боись, — продолжил Михалыч. — Надо будет, соседей позовём. В обиду не дадим.
Он протянул мне два новых ключа. Я взяла их в руку — лёгкие, прохладные. Символ моей новой жизни.
— Спасибо, — только и смогла выговорить.
На душе было пусто и легко одновременно. Что-то закончилось сейчас, повернув время вспять.
А что-то только начиналось.
Момент истины
Утро понедельника началось необычно — я выспалась. Впервые за много лет проснулась не от тревожных мыслей, а просто потому, что организм отдохнул. Даже старенький будильник не понадобился.
Выпила кофе на балконе, наблюдая, как просыпается двор. Странное чувство — лёгкость в теле и какая-то пустота внутри. Не тоскливая, а… освобождающая.
Словно из меня вынули тяжёлый камень, который годами давил на грудь, мешая дышать полной грудью.
На работе Зинаида Петровна окинула меня удивлённым взглядом:
— Людочка, ты сегодня прямо светишься. Влюбилась, что ли?
Я только улыбнулась. Как объяснить, что чувство, переполнявшее меня, было сильнее любви — это была обретённая свобода.
Вечер пятницы приближался незаметно, но я не боялась. Словно наблюдала за собой со стороны — какая-то новая Людмила Сергеевна, которую я раньше не знала. Спокойная. Собранная. Решительная.
Ровно в семь вечера — точность всегда была его навязчивой чертой — я услышала знакомые шаги на лестнице. Тяжёлые, уверенные. Хозяйские.
Сердце, предательница, ёкнуло по привычке. Но мозг оставался ясным. Я встала посреди комнаты, лицом к двери, расправив плечи. Будто актриса перед выходом на сцену — волнение есть, но текст роли выучен назубок.
Позвонил один раз. Потом ещё. И ещё. Нетерпеливо, раздражённо.
Затем — звук ключа, скрежет металла о металл.
Тишина.
Снова попытка вставить ключ.
— Людмила! — его голос, злой, удивлённый. — Открывай немедленно!
Я медленно подошла к двери, но не открыла её. Прислонилась лбом к прохладной поверхности.
— Ты сменила замок?! — голос с другой стороны перешёл на крик. — Ты в своём уме вообще? Открывай сейчас же!
— Нет, — сказала я тихо, но твёрдо.
— Что?! — его кулак грохнул по двери.
— Я сказала «нет», Борис, — повторила я громче. — Мы всё обсудили. Суд всё решил. У тебя нет больше власти надо мной.
На мгновение воцарилась тишина. Потом раздался смешок — холодный, неприятный.
— Ах ты дрянь… — прошипел он. — Значит, думаешь, избавилась от меня? А бумаги? Ты подписала?
— Нет. И не подпишу. Можешь рассказывать Мише что угодно. Я сама поговорю с ним.
— Ты пожалеешь об этом, — его голос понизился до угрожающего шёпота. — Клянусь, ты пожалеешь. Я всем расскажу, какая ты на самом деле. И про старикашку с пятого этажа, и про твои делишки на работе…
— Рассказывай, — я пожала плечами, хоть он и не мог этого видеть. — Мне всё равно.
И поразилась — это была правда. Мне действительно стало всё равно. Годами я боялась его угроз, его мнения, его власти. А теперь — пустота. Будто цепи, сковывавшие меня, рассыпались в прах.
— Людмила! — он снова загрохотал в дверь. — Немедленно открой! Нам надо поговорить!
— Нам не о чем говорить, Борис. Всё кончено. Иди домой.
— Это мой дом! — заорал он так, что, наверное, весь подъезд услышал. — Я его строил, я за него платил!
— Уже нет, — ответила спокойно. — Ключи на стол, Борис. Теперь ты здесь никто.
С той стороны двери раздался какой-то странный звук — не то всхлип, не то рык. А потом — грохот. Он пнул дверь с такой силой, что задрожали стены.
— Сука! — выкрикнул он. — Ты ещё пожалеешь! Слышишь?
Я отошла от двери, села на диван. Руки дрожали, но не от страха — от напряжения. Борис продолжал бушевать ещё несколько минут. Потом затих.
— Людка, — его голос звучал теперь почти жалобно. — Ну чего ты? Я же не со зла. Я любя… У нас столько лет вместе, детишки…
Я молчала.
— Ладно, — после паузы произнес он. — Я ещё зайду. Когда успокоишься. Не пудри себе мозги, Людка. Без меня пропадёшь.
Его шаги — всё те же, тяжёлые, хозяйские — стали удаляться по лестнице. Затихли.
Я сидела в тишине, прислушиваясь к своим ощущениям. Внутри было пусто и одновременно полно — как бокал с водой, в который бросили кусочек льда. Я знала, что он вернётся. Раз, другой, третий. Будет звонить, писать, подкарауливать у подъезда. Но больше никогда он не войдёт в мой дом как хозяин.
Впервые за долгие годы я почувствовала, что дышу полной грудью. А ещё — что впереди целая жизнь. Моя жизнь.
Обретение поддержки
После той пятницы прошла неделя. Борис звонил каждый день — утром, днём, вечером. Оставлял голосовые сообщения — от угрожающих до жалобных. Я не отвечала. Просто удаляла записи, не дослушивая. Наконец, в среду он подкараулил меня у работы.
Стоял под козырьком библиотеки, привалившись к стене, как в молодости. Только тогда мне казалось это романтичным — красивый парень ждёт после смены. Теперь же увидела в этой позе что-то хищное. Подкарауливающее.
— Людмила, — начал он, приблизившись, — нам надо поговорить.
— Нам нечего обсуждать, Борис.
Он схватил меня за локоть, вцепился пальцами до боли.
— То есть двадцать семь лет жизни — и нечего обсуждать? Опомнись, женщина!
— Отпусти, — сказала я твёрдо, глядя ему в глаза. — Иначе закричу.
По его лицу пробежала тень замешательства. Он явно не ожидал такого отпора.
— Ты что, с ума сошла? — он понизил голос. — Давай спокойно поговорим. Как взрослые люди.
— Отпусти мою руку, — повторила я. — И никогда больше не прикасайся ко мне.
Кто-то кашлянул рядом. Я повернула голову — Ирина Захаровна, бывшая одноклассница, теперь заведующая отделом культуры в местной администрации.
— Людочка, всё в порядке? — спросила она, пристально глядя на Бориса. — Этот человек тебя беспокоит?
Борис мгновенно выпустил мой локоть и отступил на шаг. Улыбнулся своей «общественной» улыбкой — той, что предназначалась для соседей и коллег по работе.
— Всё хорошо, Ирина. Мы просто разговариваем.
— Я не тебя спрашиваю, — отрезала она и повернулась ко мне. — Люда?
И в этот момент что-то сломалось внутри — какая-то последняя плотина. Слёзы хлынули из глаз, а из горла вырвался то ли всхлип, то ли стон.
— Нет… не хорошо, — выдавила я. — Он меня преследует. Запугивает.
Ирина, не говоря ни слова, обняла меня за плечи и увела в сторону. Бориса будто не существовало.
— Пойдём ко мне домой, — сказала она. — Чайку попьём. А потом поедем и напишем заявление в полицию.
Я вздрогнула.
— Заявление? Но… это же Борис. Отец моих детей.
— И что? — она посмотрела на меня строго. — Если бы чужой мужик тебя так хватал, ты бы в полицию пошла? Это домашнее насилие, Люда. Его надо останавливать.
Домашнее насилие. Я столько раз слышала этот термин — в телевизоре, в женских журналах. Но никогда не применяла к себе. Это всегда казалось чем-то, что происходит с другими — с несчастными, забитыми женщинами. Не со мной.
Вечером того дня я сидела в отделении полиции, заполняя бумаги. Рука дрожала, строчки прыгали перед глазами. Но Ирина была рядом, держала за плечи.
— Не бойся. Ты всё правильно делаешь.
Молодой сержант, принимавший заявление, смотрел без осуждения, без того липкого любопытства, которого я боялась.
— В случае повторных угроз сразу звоните, — сказал он, протягивая мне визитку. — Здесь мой рабочий и личный номер.
Когда мы вышли из отделения, уже стемнело. Ирина посадила меня в такси, но не успела закрыть дверь — на тротуаре появилась Зинаида Петровна, моя коллега из библиотеки.
— Людочка! — она запыхалась, видно, бежала. — Девочки мне рассказали, что случилось. Я с тобой поеду.
— Да не надо, я в порядке…
— В порядке она, — проворчала Зинаида. — Видала я такой порядок. Поехали, у меня дома пирог. И поговорим заодно.
Утром следующего дня соседка Валентина Степановна позвонила в дверь.
— Людк, я тут это… — она протянула бумажку с номером телефона. — Адвоката хорошего знаю. Он с такими прощелыгами, как твой, быстро разбирается. Дочка моя к нему ходила, когда разводилась. Всё по уму сделал.
Я растерянно приняла записку.
— Спасибо, но…
— Никаких «но»! — отрезала Валентина Степановна. — Я, может, и глуховата, но на той неделе всё слышала. Как он тут бесновался под дверью. И Михалыч слышал. И Петровна с первого. Ежели что, мы все свидетелями пойдём. А то ишь чего удумал — женщину запугивать.
В субботу утром в дверь снова позвонили. На пороге стояла Наташа с маленьким Мишей. Лицо дочери было непривычно серьёзным.
— Мама, — она протянула букет ромашек. — Я… мне очень стыдно. Я должна была верить тебе, а не ему.
— Наташенька, — только и смогла выговорить я.
Она шагнула вперёд и крепко обняла меня. Я почувствовала, как дрожат её плечи.
— Он мне звонил, — прошептала она. — Говорил ужасные вещи о тебе. А потом начал угрожать, что лишит наследства… И тогда я наконец-то поняла, какой он на самом деле.
Маленький Миша дёргал меня за подол халата.
— Бабуль, а почему ты плачешь? Это плохие слёзы?
Я опустилась к нему, обняла крепко-крепко.
— Нет, малыш. Это хорошие слёзы. Самые хорошие на свете.
Возвращение к себе
Прошло три месяца. Осень окрасила листву в золото и багрянец, принесла с собой долгие дожди и прохладные вечера. У нас с Наташей вошло в привычку устраивать по субботам чаепития на моём балконе. Мы кутались в пледы, пили чай с мятой и мёдом, а маленький Миша строил из конструктора целые города, уютно устроившись на старом коврике.
Сегодня был особенный вечер — Миша впервые остался у меня с ночёвкой. Наташа с мужем уехали на выходные отмечать годовщину свадьбы.
— Бабуль, а можно мне мороженого? — Миша оторвался от игрушек и посмотрел на меня тем самым взглядом, который безотказно действовал на все женские сердца.
— Холодно же, малыш, — я потрепала его по вихрастой макушке. — Давай лучше какао сварю?
— А мороженое с какао? — предложил он, хитро улыбаясь.
— Хитрец! — рассмеялась я. — Весь в деда Васю.
Упоминание о моём отце, которого Миша никогда не видел, вызвало у него приступ любопытства.
— А какой он был, дед Вася? Расскажи!
Я улыбнулась, вспоминая отца — его громкий смех, натруженные руки, запах табака от старой трубки.
— Он был добрым. И очень любил читать. У него была целая полка с книгами о путешествиях…
Я рассказывала, а Миша слушал, подперев кулачками подбородок. Его глаза становились всё сонливее, веки тяжелели.
— А почему я никогда не видел дедушку Борю? — неожиданно спросил он, когда я думала, что он уже засыпает.
Сердце пропустило удар.
— Ну… он живёт далеко, — ответила уклончиво.
После того случая у библиотеки Борис пропал из моей жизни. Приходил адвокат, забрал его вещи, оставшиеся в квартире. В суде было постановлено о запрете приближаться ко мне ближе, чем на сто метров. Теперь, как я слышала от общих знакомых, он перебрался к новой подруге — какой-то женщине на десять лет моложе меня, с квартирой в новостройке.
— А он придёт к нам когда-нибудь? — Миша не унимался.
— Не думаю, милый, — я погладила его по щеке. — У дедушки теперь другая жизнь. Ты устал, давай-ка в кроватку.
Когда Миша наконец уснул, я вышла на балкон. Закатное солнце бросало последние лучи на крыши домов, окрашивая их в насыщенный красный. Достала из кармана телефон, проверила сообщения.
Одно от Зинаиды Петровны: «Не забудь, завтра в шесть танцы в клубе! Твоя отговорка про внука не прокатит — бери малыша с собой, там будет детский уголок».
Я улыбнулась. Кто бы мог подумать, что в моём возрасте я буду ходить на танцевальные вечера? А ведь это была давняя мечта — когда-то, лет двадцать назад, я даже записалась на занятия бальными танцами. Борис высмеял меня, и я не пошла… С тех пор никогда не заговаривала об этом.
Второе сообщение было от Сергея Петровича, соседа с пятого этажа. «Людмила Сергеевна, компьютер снова барахлит. Не могли бы вы заглянуть завтра, если будет время?»
Теперь, когда я перестала бояться пересудов, помогать ему с техникой стало проще. Сергей Петрович оказался интересным собеседником — бывший инженер-судостроитель, объездил полмира. Часами мог рассказывать о разных странах, и слушать его были интереснее любого романа.
Балконная дверь скрипнула. Я обернулась — Наташа стояла на пороге, в лёгком летнем платье, несмотря на прохладу.
— Мамуль, мы пораньше вернулись, — она прошла на балкон, обняла меня за плечи. — Соскучились по малому.
— Он только-только уснул.
— Ничего, пусть спит, — она присела рядом на старый плетёный стул. — А я с тобой посижу.
Мы молчали, глядя на угасающий закат. Молчание было уютным, без той напряжённости, что раньше стояла между нами.
— Знаешь, — вдруг сказала Наташа, — я хотела сказать… Я горжусь тобой, мам.
Сердце застучало чаще.
— Чего вдруг? — я попыталась свести всё к шутке, но голос предательски дрогнул.
— Того вдруг, — Наташа развернула меня к себе, заставляя смотреть в глаза. — Ты проявила такую силу. Такую… стойкость. Я думала, что знаю, какая ты. А оказалось — совсем не знала.
— Наташенька…
— Нет, дослушай. Всё детство я считала папу правым. Потому что он был громким, уверенным. А ты всегда уступала, отступала. И я думала… — она запнулась, — думала, что ты слабая. А ты оказалась сильнее всех нас.
Слёзы подступили к горлу, но это были другие слёзы — тёплые, освобождающие.
— Лучше поздно, чем никогда, да? — улыбнулась я сквозь влагу.
— Именно, — Наташа крепко обняла меня. — Я люблю тебя, мам. И хочу, чтобы ты была счастлива. Не для нас, а для себя.
Мы сидели, обнявшись, и смотрели, как последние краски заката тают в вечернем небе, уступая место первым звёздам. Впереди была ночь — тихая, спокойная. А за ней — новый день. Мой день. Моя жизнь. Я была готова прожить её без страха. По своим правилам.
Внутри растекалось незнакомое чувство — может быть, это и было счастье? Не оглушительная радость, а тихий покой. Уверенность, что мир внутри меня наконец-то совпал с миром вокруг.
Наташа прислонилась головой к моему плечу, как делала в детстве.
— Смотри, мам, звезда падает, — она указала на небо. — Загадывай желание.
Я улыбнулась и закрыла глаза. Но желание загадывать не стала.
У меня уже было всё, что нужно.
Любовь не должна быть сделкой, но я сделала выбор.
Двадцать лет вместе разрушились под тяжестью предательства.
Внутри бушевала уверенность, словно предели злости навсегда наконец-то рухнули.
Смелость распрощаться с обманом открывает двери к новой жизни.
Главное — не опускать руки и помнить: за любой тёмной полосой всегда приходит светлая. Апрель…
Всемирно известный астролог Тамара Глоба в прогнозе на апрель 2024 года выделила два знака зодиака,…