Она лишь смотрела на него, и её неподвижность, её полное умиротворение, казалось, лишь подливали масла в огонь его самоуверенности.
Она не подавала тех реакций, которых он ожидал: ни слёз, ни криков, ни упрёков.
И это сбивало его с толку, вынуждая поднимать ставки. — Позволь объяснить тебе кое-что, раз память стала подводить, — он наклонился вперёд, опёрся локтями о стол, голос его понизился и стал твёрже. — Кто каждый месяц наполняет холодильник едой?
Не гречкой и макаронами, а тем, что ты предпочитаешь: твоими йогуртами, этим странным авокадо, рыбой, которую я терпеть не могу, но покупаю, потому что она «полезна».
Кто этим занимается?
Святой дух?
Ответа он не ждал.
Это был риторический вопрос, призванный унизить. — А кто тебя водит по ресторанам, когда тебе «хочется отвлечься»?
Кто оплачивает такси, потому что тебе, видите ли, лень в метро толкаться после шопинга?
Твои кремы, сыворотки, маски, которые стоят как половина моей зарплаты, они сами на полке в ванной появляются?
Я не припомню, чтобы твоя бабушка оставила тебе в наследство пожизненный запас косметики.
Он говорил, и с каждым словом его уверенность только крепла.
Он рисовал образ себя как благодетеля, щедрого покровителя, который осыпает её подарками, позволяя вести красивую и беззаботную жизнь.
А она, неблагодарная, ещё и осмеливается требовать с него деньги за какие-то «коммунальные услуги». — Я обеспечиваю нашу жизнь.
Полностью.
От салфеток на этом столе до отпуска, который был прошлым летом.
Я вкладываюсь в тебя, в наш быт, в твоё хорошее настроение.
А что даёшь ты? — он сделал театральную паузу и обвёл кухню взглядом. — Четыре стены.
Которые достались тебе бесплатно.
И ты ещё смеешь выставлять мне за них счёт?
Его голос наполнился искренней, праведной обидой.
Он действительно верил в то, что говорил.
Верил, что его вклад — активный, ежедневный, денежный — несравнимо больше её пассивного, полученного по наследству.
В его представлении это был честный обмен: он дарит жизнь, она — пространство для неё.
Ольга взяла чашку и сделала небольшой, медленный глоток.
Горячий чай обжёг язык, но это было приятное, отрезвляющее ощущение.
Она поставила чашку обратно на блюдце, не издав ни звука.
Её молчание и этот спокойный, размеренный жест окончательно вывели его из себя. — Так что давай без этих дешёвых манипуляций, — прошипел он, теряя остатки своего показного спокойствия. — Я плачу за жизнь, ты предоставляешь жилплощадь.
Это честная сделка.
Если тебя что-то в ней не устраивает, то это исключительно твои проблемы, а не мои.
Можешь считать, что я плачу тебе аренду.
Только не деньгами, а едой, развлечениями и твоими женскими капризами.
И, поверь, эта «аренда» гораздо выше рыночной стоимости твоих квадратных метров.
Так что сиди и радуйся, что нашла такого дурака.
А теперь, если спектакль окончен, я, с твоего позволения, продолжу отдыхать. — Хорошо, — ответила Ольга в наступившей тишине.
Это короткое, деловое слово прозвучало на кухне громче любого крика.
Она не стала спорить с его тирадой.
Не стала защищаться.
Она приняла его условия игры. — Давай посчитаем.
Раз уж разговор перешёл на бухгалтерию.
Дмитрий удивлённо моргнул.
Он ожидал чего угодно — скандала, упрёков, хлопанья дверью — но не этого холодного, почти весёлого спокойствия.
Он видел, как она мысленно надела очки с толстыми линзами и открыла воображаемую книгу учёта их совместной жизни.
Её взгляд скользнул по кухне, но она смотрела не на стены, а сквозь них, в прошлое. — Этот кухонный гарнитур, — начала она ровным, бесстрастным голосом, указывая подбородком на белые глянцевые фасады. — Я заказывала его полгода до того, как ты впервые переступил порог этой квартиры.
Оплатила из денег, которые откладывала с зарплаты.
Этот дубовый стол, за которым ты сейчас сидишь, остался от бабушки, как и стулья.
Холодильник, который ты так усердно «забиваешь едой», я купила по акции за два года до нашего знакомства.
Она говорила, а Дмитрий слушал, и его самодовольная усмешка медленно, очень медленно растекалась, словно дешёвый маргарин на раскалённой сковороде.
Он хотел перебить её, вставить едкую реплику, но её отстранённый, фактический тон делал любую контраргументацию неуместной истерикой. — Продолжим, — Ольга будто вела скучную инвентаризацию. — Диван в гостиной, на котором ты так любишь лежать с телефоном, был куплен мной на первую премию.
Большой телевизор, который ты считаешь центром вселенной, — тоже.
Твоя любимая кофемашина, варящая эспрессо по утрам, — подарок самой себе на день рождения.
Когда мы познакомились, единственное, что ты привёз в этот дом, кроме себя, — зубная щётка и пара сменных носков.
Её спокойствие было страшнее любого упрёка.
Она научилась отстаивать свои права в доме, который уже не был ей чужим.
В отчаянии без любви за спиной прячется свет нового начала.
Ложь распалась, оставив за собой лишь горькое пустое место.
Как одно мгновение может кардинально изменить всю жизнь?
Чем больнее, тем скрупулёзнее прячем свои раны.
Смелость быть собой превратила её в легенду.