В тот день небо хмурилось, будто предчувствуя перемены в моей жизни. Я стояла у окна, вглядываясь в серую пелену дождя, когда во дворе показалась знакомая машина. Сердце ёкнуло – Андрюша приехал.
Звонок в дверь был резким. Открыв, я едва успела отступить, как в прихожую ворвался вихрь из чемоданов, сумок и громкого голоса сына:
– Мам, мы ненадолго, не переживай! Максимка, заноси свой рюкзак.
Мой внук, десятилетний Максим, протиснулся мимо отца, стараясь не встречаться со мной взглядом. Щёки мальчика пылали, а глаза были красными – видно, плакал недавно.
– Что случилось, Андрюша? – я помогала разбирать чемоданы, пока сын суетился, раскладывая вещи прямо в коридоре.
– Да с Ольгой опять не сошлись характерами. – Он махнул рукой. – Сказала, чтоб духу моего не было. Представляешь? Выставила, как мальчишку! Но это временно, мам, обещаю. Месяц-другой – и съедем.
Я только кивала, принимая очередную сумку. Сколько раз уже было это «временно»? После первого развода, потом второго… Андрею уже сорок, а всё не может устроить свою жизнь.
– Максимушка, иди обниму тебя, – позвала я внука, но тот лишь глубже вжался в угол.
– Не приставай к пацану, мам, – Андрей потрепал сына по волосам. – Ему и так несладко. Максим, займи вторую комнату, я в зале лягу.
– А я? – вырвалось у меня.
– Ты же в своей спальне будешь, – он посмотрел на меня с недоумением. – Ты что, против, чтобы внук у тебя жил?
Конечно, я не была против. Просто что-то кольнуло в сердце – сын не спросил, а поставил перед фактом. Но я отогнала эту мысль. Родной человек в беде – какие могут быть сомнения?
– На кухне борщ, – сказала я, забирая у Максима куртку. – Давайте покормлю вас с дороги.
Андрей благодарно кивнул, но было заметно, что мыслями он где-то далеко. Наверное, снова обдумывал, как вернуться к Ольге.
– Это временно, мам, – повторил он, словно пытаясь убедить не столько меня, сколько себя. – Скоро всё наладится.
Я улыбнулась и ничего не сказала, только украдкой вздохнула. В глубине души я знала, что «временно» имеет свойство незаметно превращаться в «навсегда».
Но разве могла я отказать собственному сыну? Разве не для этого я всю жизнь берегла свой дом – чтобы в нём всегда было место для близких?
Не на своём месте
Вернувшись из поликлиники, я сразу почувствовала: что-то изменилось. Такое странное ощущение, будто вошла не в свой дом. Разувшись и поставив сумку на тумбочку, прошла на кухню – и замерла на пороге.
Моя кухня… Она была не моей. Большой стол, за которым мы с подругами пили чай по средам, теперь стоял у окна.
Буфет, хранивший память о маме в виде сервиза с голубой каёмочкой, переехал к противоположной стене. А в центре красовался огромный телевизор на новой тумбе.
– Нравится? – Андрей появился так неожиданно, что я вздрогнула. – Теперь здесь удобнее. А то у тебя как в музее было – не развернуться.
Я молчала, разглядывая новый «порядок». Пальцы сами сжались в кулаки, прижались к бёдрам.
– Андрюша, а ты бы… предупредил, – наконец выдавила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
– А что такого? – он подошёл к холодильнику, достал колбасу. – Всё равно твой стол только место занимал. Зато теперь мы с Максимкой футбол смотреть будем. Кстати, я подключил здесь интернет-телевидение, ты не против?
– Конечно, не против, – ответила я, хотя никто и не ждал моего ответа.
– Ну вот и отлично! – Андрей хлопнул дверцей холодильника. – Кстати, мам, я кое-какие вещи в твой шкаф положил, ничего? А то у меня места не хватает.
Я кивнула, чувствуя, как что-то внутри надламывается, трескается, как тонкий лёд на весеннем пруду. Тридцать лет я жила в этой квартире. Сама выбирала каждую вещь, сама решала, где что будет стоять. А теперь…
– Ты не сердишься? – вдруг спросил сын, заметив, наверное, моё лицо.
– Нет, – соврала я. – Просто… непривычно.
– Привыкнешь! – беззаботно бросил он. – Люди ко всему привыкают. А изменения – это хорошо. Застой вреден для здоровья.
Я кивнула, сглатывая комок в горле. Да, люди ко всему привыкают. Вот только почему это всегда я должна привыкать? Почему не он?
Весь вечер я ходила по квартире, натыкаясь на перемещённые вещи, как будто в чужом доме.
Перед сном достала из серванта старый фотоальбом, нашла снимок – мы с мужем на этой самой кухне, ещё молодые, счастливые. Коля всегда говорил: «Галя, твой дом – твоя крепость». А теперь в моей крепости появились трещины.
Чужие правила
– Мам, ты серьёзно? Опять эти твои подруги? – Андрей стоял в дверном проёме, скрестив руки на груди. Его голос, обычно спокойный, теперь звучал резко, с металлическими нотками.
Я растерянно опустила трубку телефона. Только что договорилась с Тамарой и Валей, что они придут в среду, как обычно. Наши еженедельные посиделки – это традиция длиной в пятнадцать лет.
– А что такого? – спросила я, стараясь говорить уверенно. – Мы просто чай попьём, поговорим.
– Поговорите, – передразнил Андрей. – Знаю я эти ваши разговоры! До двух ночи будете кудахтать, а Максимке в школу на следующий день. Ему режим нужен, понимаешь?
– Так мы же тихонько, на кухне…
– На кухне телевизор стоит, забыла? – он повысил голос. – И вообще, мам, пойми наконец – мы теперь здесь живём, и порядок должен быть соответствующий. Никаких сборищ!
Слово «сборища» полоснуло как ножом. Мои подруги, с которыми делила и радость, и горе, вдруг стали «сборищем».
– Андрюша, но это же мой дом, – тихо произнесла я.
– И что? – он подошёл ближе. – Я твой сын, вообще-то! Или ты своих подруг больше любишь?
Я смотрела на его рассерженное лицо и не узнавала мальчика, которого когда-то качала на руках. Куда делся тот ласковый ребёнок? Когда он превратился в этого чужого, властного мужчину?
– Позвони им, скажи, что не получится, – уже спокойнее сказал Андрей. – Найдите другое место для ваших… встреч.
– Но…
– Мам! – он стукнул кулаком по стене, и я вздрогнула. – В этой семье решения принимаю я! Понятно?
– Понятно, – прошептала я, чувствуя, как предательски задрожали губы.
Когда он ушёл, я осталась сидеть в оцепенении. «В этой семье решения принимаю я». Это был мой дом. Мой. Я зарабатывала на него, выплачивала кредит, делала ремонт. Муж давно умер, и все эти годы я справлялась сама. А теперь…
Из комнаты донеслись голоса – Андрей смеялся, разговаривая с Максимом. Беззаботный, уверенный смех человека, который точно знает – весь мир крутится вокруг него.
Я набрала номер Тамары и сказала, что встреча отменяется. На вопрос «почему» ответила уклончиво – мол, дела семейные. Стыдно было признаться, что меня, как нашкодившую девчонку, лишили права приглашать гостей.
Вечером, засыпая под звуки футбольного матча, доносившиеся из кухни, я поняла – мой дом больше не принадлежит мне. Он стал территорией сына, а я превратилась в гостью, которой милостиво позволяют здесь находиться. И от этой мысли стало так горько, что подушка намокла от слёз.
Разговор с подругой
– Ну и давно это у вас так? – Тамара смотрела на меня поверх очков, и взгляд её был острым, как шило.
Мы сидели в маленьком кафе недалеко от моего дома. После запрета на «сборища» это стало единственным местом, где я могла встретиться с подругами. И то – приходилось выкраивать время, когда Андрей на работе. Будто я снова подросток, выскакивающий из дома без спроса.
– Да как-то постепенно, – я размешивала сахар в чае, не поднимая глаз. – Сначала мебель переставил, потом подруг запретил приглашать… Вчера сказал, чтоб я не готовила свои «деревенские блюда», мол, он будет заказывать еду из ресторана.
– И ты молчишь? – Тамара покачала головой. – Мать родная! Ты ему жизнь дала, а теперь сидишь тише воды, ниже травы?
Её возмущение было таким искренним, что я невольно улыбнулась. Тамара всегда была боевой – и в молодости, и сейчас, разменяв седьмой десяток.
– А что я могу сделать? – я пожала плечами. – Он мой сын, Тома. И у него проблемы. Развод, ребёнок…
– У тебя тоже проблемы были, когда Николай умер, – перебила Тамара. – Но ты же не пошла командовать в чужом доме? Галя, он тебя как домработницу держит, а не как мать!
Эти слова больно ударили по сердцу – наверное, потому что были правдой. За последний месяц я действительно превратилась в прислугу при собственном сыне. Стирала его вещи, убирала за ним, терпела его приказной тон, его привычку всё решать за меня.
– Думаешь, он меня уважает за моё смирение? – продолжала Тамара. – Как бы не так! Чем больше ты прогибаешься, тем меньше в его глазах ты стоишь. Дети уважают родителей, когда те держат спину прямо. Запомни это.
– Мне страшно, Тома, – призналась я. – Вдруг он совсем уйдёт? Я же одна останусь.
– А сейчас ты не одна? – подруга накрыла мою руку своей, морщинистой и тёплой. – Ты уже одна, Галочка. Только не в своём доме, а в чужом. В своём собственном, но чужом. Понимаешь разницу?
Я молчала, потому что возразить было нечего. Слова Тамары, словно яркий луч, высветили то, что я старательно прятала от самой себя: я стала бояться собственного сына. Бояться его недовольства, его раздражения, его командирского тона.
– Ты ему мать, а не домработница, – тихо повторила Тамара. – Запомни это, Галя.
По дороге домой я всё вспоминала наш разговор. «Ты ему мать». Да, я мать. Но ещё я человек. Со своими привычками, своими правилами, своей жизнью. И я имею право на уважение, даже если это мой собственный сын.
Впервые за долгие недели внутри зашевелилось что-то похожее на гнев. И, странное дело, от этого гнева мне стало легче дышать.
Свидетель унижения
Звонок в дверь раздался, когда я протирала пыль в гостиной. Несколько недель назад я бы просто открыла, но теперь – бросила быстрый взгляд на часы. Трёх ещё нет, Андрей должен быть на работе.
На пороге стояла Ольга – стройная, подтянутая, с этой её вечной аккуратной стрижкой. Бывшая невестка никогда не была мне по-настоящему близка, но сейчас я обрадовалась ей, как родной.
– Здравствуйте, Галина Сергеевна, – она протянула руку для рукопожатия. – Я за Максимом. Мы договаривались с Андреем, что сегодня он поедет ко мне.
– Проходи, Оленька, – я отступила, пропуская её в квартиру. – Максим в своей комнате уроки делает. Чаю хочешь?
Ольга кивнула, и мы прошли на кухню, где я стала суетливо доставать чашки, печенье, заваривать свежий чай. Соскучилась по гостям, по нормальному человеческому общению.
– А Андрей на работе? – спросила Ольга, присаживаясь за стол.
– Должен быть, – я пожала плечами. – Но он иногда…
Договорить я не успела. Входная дверь хлопнула так, что задребезжала посуда в шкафу. Через секунду на пороге кухни появился Андрей – взъерошенный, с красными пятнами на лице.
– Мам, я просил тебя не трогать мои документы! – с порога начал он, даже не заметив Ольгу. – Я искал договор по всему офису, а он, оказывается…
– Андрей, – тихо произнесла Ольга, и сын запнулся на полуслове.
Несколько секунд он смотрел на бывшую жену, потом перевёл взгляд на меня и нахмурился ещё больше:
– Ты почему не сказала, что она придёт?
– Ты не спрашивал, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – И вообще, я не трогала твои документы. Я даже…
– Ты их переложила! – снова повысил голос Андрей. – Они лежали в серванте, а теперь их там нет! Сколько раз повторять – не лезь в мои вещи!
Я молчала, крепко сжав губы. Унижение обжигало, словно плеснули в лицо кипятком. И хуже всего – это происходило при Ольге. Она смотрела на нас широко раскрытыми глазами, и на её лице отражались изумление и… жалость? Да, именно жалость – ко мне.
– Андрей, – снова заговорила Ольга, и её голос звучал непривычно твёрдо. – Ты не мог бы позвать Максима? Нам пора ехать.
– Сейчас, – буркнул он, всё ещё глядя на меня. – И чтобы к моему возвращению документы были на месте. Ясно?
Он вышел, громко топая. Мы с Ольгой остались вдвоём, и в кухне повисла тяжёлая тишина. Я смотрела в окно, боясь встретиться с ней глазами. Щёки горели от стыда.
– Галина Сергеевна, – наконец произнесла Ольга, и голос её был удивительно мягким. – Вы… в порядке?
– Да, всё хорошо, – я через силу улыбнулась. – Он просто устал. Работа нервная.
Ольга помолчала, потом тихо сказала:
– Знаете, я ушла от него именно из-за этого. Из-за его неуважения. Только у меня был выбор. А у вас…
Она не договорила – в коридоре послышались шаги. Но её слова словно повисли в воздухе, как незримое напоминание: «У тебя тоже есть выбор. Всегда есть выбор».
Последняя капля
Домой я возвращалась в приподнятом настроении. Встреча с врачом прошла хорошо – давление в норме, анализы лучше, чем в прошлый раз. Да и погода радовала – солнце, птицы поют, первая весенняя зелень. Жизнь, кажется, налаживалась.
Открыв дверь своим ключом (благо, этого права меня пока не лишили), я разулась и первым делом заглянула в кухню. Пусто – значит, Андрей на работе, а Максим в школе. Можно спокойно выпить чаю, послушать любимое радио.
Я поставила чайник и направилась в свою комнату переодеться. Открыла дверь – и застыла на пороге, не веря своим глазам.
Моей комнаты больше не было.
Кровать стояла у другой стены. Мой старый комод, который достался ещё от бабушки, исчез. Вместо него – какие-то металлические стеллажи с папками. На стене, где раньше висели мои фотографии – большой телевизор. А на письменном столе – компьютер Андрея.
Сердце забилось быстро-быстро, к горлу подкатила тошнота. Я прислонилась к дверному косяку, чтобы не упасть. Что произошло? Куда делись мои вещи?
На негнущихся ногах я прошла в комнату, осматриваясь, как в чужой квартире.
Открыла шкаф – моя одежда была сдвинута в угол, половину пространства занимали костюмы и рубашки сына. На туалетном столике вместо моих кремов и фотографий – какие-то бумаги, степлер, органайзер.
А главное – нигде не было моего комода. Старого, потёртого, с чуть скрипучими ящиками. В нём хранились письма от мужа, детские рисунки сына, фотографии родителей, памятные мелочи – всё, что составляло мою жизнь.
Я опустилась на край кровати, и внезапно меня затрясло – мелкой, противной дрожью. Не от страха, нет. От гнева. Жгучего, опаляющего гнева, которого я не испытывала, наверное, никогда в жизни.
Как он посмел? Как посмел войти в мою комнату – единственное место, которое ещё оставалось моим – и распорядиться ею по своему усмотрению? Выбросить мои вещи, передвинуть мебель, уничтожить последний островок моей независимости?
«В этой семье решения принимаю я», – всплыли в памяти его слова. Да что же это такое? В какой момент я перестала быть хозяйкой своей жизни и своего дома? Когда мой любимый сын превратился в тирана, а я – в бессловесную тень?
Я встала и решительно направилась к телефону. Руки всё ещё дрожали, но внутри разгоралась холодная решимость. Хватит. Это мой дом. Моя жизнь. И этому должен прийти конец.
Набрав номер сына, я услышала длинные гудки, а потом его голос – как всегда, немного раздражённый.
– Да, мам? Я занят вообще-то.
– Андрей, – мой голос звучал неожиданно твёрдо. – Нам нужно поговорить. Сегодня. И это не обсуждается.
Разговор и изгнание
Андрей пришёл поздно, когда за окном уже стемнело. Я сидела в кухне, перед остывшим чаем, и ждала. Три часа подряд. За это время страх успел смениться решимостью, решимость – сомнениями, а сомнения – снова гневом. Теперь во мне была только усталость. И какое-то странное спокойствие – будто все бури уже отбушевали внутри.
Услышав звук открывающейся двери, я выпрямила спину. Вот сейчас всё и решится.
– Привет, – сын вошёл на кухню, бросил пиджак на стул. – Что за срочность? Я из-за тебя важную встречу пер…
– Где мой комод? – перебила я.
Андрей замер с открытым ртом, потом пожал плечами:
– А, ты об этом. Выбросил. Он разваливался уже, только место занимал.
– Выбросил, – повторила я, ощущая, как внутри что-то обрывается. – Мой комод. Не спросив меня.
– Мам, ну он же старый был, – сын открыл холодильник, достал пиво. – Я тебе новую мебель куплю, современную. А этот хлам…
– Там были письма твоего отца, – тихо сказала я. – Наши свадебные фотографии. Твои первые рисунки.
Андрей поморщился:
– Вечно ты со своей сентиментальностью. Ну найдём мы твои бумажки, если так переживаешь. Я их в кладовку сложил, кажется.
– Кажется? – я почувствовала, как что-то внутри меня переламывается. – Ты даже не помнишь, куда дел мои вещи?
Сын раздражённо взмахнул рукой:
– Да какая разница? Главное, что теперь в комнате порядок! Я оборудовал там нормальный кабинет, компьютер поставил. Всё как у людей.
– У людей, – эхом отозвалась я. – А я, значит, не человек? И моё мнение ничего не значит? Моя жизнь, мои воспоминания – это мусор?
– Ну началось, – Андрей закатил глаза. – Вечно ты драматизируешь! Подумаешь, переставил мебель.
– Ты должен съехать, – вдруг сказала я, сама удивляясь своему спокойствию.
– Что? – он поперхнулся пивом.
– Ты должен съехать, – повторила я твёрже. – Найти другое жильё. Я больше не могу так жить.
Сын рассмеялся – резко, неприятно:
– Это с чего вдруг? Мы только обустроились. Максимке здесь нравится.
– Андрей, – я поднялась, глядя ему прямо в глаза, – это мой дом. Я здесь живу. Ты пришёл и за два месяца перевернул всю мою жизнь. Ты передвигаешь мебель, выбрасываешь мои вещи, запрещаешь мне видеться с подругами. Ты кричишь на меня, командуешь мной. И я больше не буду это терпеть.
Лицо Андрея покраснело. Он с грохотом поставил банку на стол:
– Да как ты смеешь? Я твой сын! Я имею право жить в этой квартире!
– Нет, не имеешь, – я почувствовала странное облегчение, произнося эти слова. – Ты взрослый человек. У тебя своя жизнь. А это – моя жизнь и мой дом. И тебе придётся уйти.
– Значит, выгоняешь? – в его голосе зазвучали опасные нотки. – Родного сына на улицу?
– Я прошу тебя найти другое жильё, – поправила я. – У тебя хорошая зарплата. Ты можешь снять квартиру.
– А если я откажусь? – он угрожающе навис надо мной. – Что тогда?
Я сглотнула комок в горле. Страшно было до дрожи в коленях, но отступать некуда.
– Тогда я вызову полицию, – тихо сказала я. – Это моя собственность, Андрей. По документам. И ты не имеешь права находиться здесь против моей воли.
Несколько секунд он смотрел на меня так, словно видел впервые. Потом его лицо исказилось гримасой ярости:
– Ну и пожалуйста! Подавись своей квартирой! Можешь снова превратить её в музей старухи! А мы с Максимом уйдём – найдём место, где нас будут любить!
Он выскочил из кухни, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла. Я осталась сидеть, чувствуя, как дрожат руки и подкашиваются ноги. Но внутри, среди страха и боли, затеплилось что-то похожее на надежду.
Я защитила свой дом. Впервые за долгое время я почувствовала себя не вещью, не приложением к собственной квартире, а человеком. Со своими правами, своими границами. Сделала шаг, которого боялась больше всего на свете, – и выстояла.
Из комнаты доносился грохот – Андрей собирал вещи, что-то роняя и разбивая. Но даже этот шум казался мне сейчас музыкой свободы.
Тишина звенит
Они ушли в тот же вечер. Андрей швырял вещи в чемоданы, бормоча проклятия, а Максим следовал за ним с испуганным лицом, не понимая, что происходит. Мой внук обернулся на пороге, помахал рукой, но заговорить с бабушкой не решился – видел состояние отца. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что старая люстра качнулась под потолком.
А потом наступила тишина.
Я сидела в кресле, не включая света, и слушала, как замирают шаги на лестнице, как заводится машина во дворе, как она уезжает, унося моего сына и внука. Казалось, я должна плакать, но слёз не было. Только оглушительная пустота внутри.
Я победила? Или проиграла? В тот момент я не знала.
Утро застало меня на том же месте – я так и просидела всю ночь в кресле, проваливаясь в тяжёлую дрёму. Солнечный луч скользнул по лицу, и я наконец поднялась. Ноги затекли, спина болела, но нужно было двигаться.
Квартира казалась чужой. Опустевшей. Словно не я жила здесь все эти годы, а кто-то другой, и этот другой тоже ушёл, оставив после себя только гулкое эхо. В кухне стояла недопитая чашка чая Максима – с забавным отпечатком маленьких губ на краю. В ванной висело влажное полотенце Андрея. В коридоре – пара мужских носков, которые сын впопыхах не заметил.
Я застыла посреди гостиной, не зная, что делать дальше. В голове крутились обрывки мыслей: «Как он там? Нашёл, где переночевать? Максиму в школу сегодня. У него с собой тёплая куртка?» Материнское сердце не переставало болеть, несмотря на всю решимость и гнев.
К вечеру ноги сами принесли меня к двери сыновней комнаты. Той самой, где раньше была моя спальня. Открыв дверь, я замерла на пороге. Компьютер стоял на столе, провода змеились по полу. Новые стеллажи с деловыми папками. Широкая кровать, заправленная казённым, гостиничным способом.
Ни следа моих вещей. Комода по-прежнему нигде не было видно. Значит, Андрей не солгал – выбросил, избавился, как от ненужного хлама.
Я опустилась на край кровати и наконец разрыдалась. Оплакивала не уход сына – я знала, что рано или поздно он вернётся, хотя бы навестить мать. Я оплакивала свои воспоминания, свои сокровища, которые уже не вернуть.
Письма мужа с Севера, когда он уезжал на заработки. Фотографии родителей. Детские рисунки Андрея с кривыми человечками и яркими закорючками. Всё, что связывало меня с прошлым, с теми, кого я любила, – исчезло.
Квартира вокруг была пустой и гулкой, как склеп. В кармане завибрировал телефон – пришло сообщение от Тамары: «Как ты? Можно заглянуть?» Я смотрела на светящийся экран и не находила сил ответить. Потому что не знала, как я. Освобождённой? Опустошённой? Израненной? Всё сразу.
Свобода оказалась горькой на вкус. Я снова могла передвигать мебель, приглашать подруг, готовить что вздумается. Но цена этой свободы была высока – разрыв с единственным сыном, пусть даже временный. И в этой пустой квартире, наполненной только эхом моих шагов, мне предстояло научиться жить заново. Собирать себя по кусочкам. Находить смысл каждого дня. Самой.
Возвращение к себе
– Галочка, да ты просто молодеешь! – Тамара окинула меня восхищённым взглядом. – Эта причёска тебе очень к лицу.
Я смущённо коснулась волос. После парикмахерской они казались чужими – короткие, с модной укладкой, с лёгким оттенком цвета. Но зеркало не лгало – я действительно выглядела моложе. Или дело было не в причёске, а в том, что из глаз исчезла обречённость, плечи расправились, а на губах всё чаще появлялась улыбка?
– Идём скорее, занятие через пятнадцать минут начинается, – поторопила Валя, третья в нашей неразлучной троице.
Мы шли по весеннему парку к Дому культуры, где второй месяц я посещала кружок танцев. Вначале было неловко – седая женщина среди молодых. Но оказалось, что в группе полно таких же, как я – одиноких, жаждущих движения, общения, новых впечатлений.
Прошло почти три месяца с того вечера, когда я выгнала сына из дома. Три долгих месяца, за которые я прошла путь от отчаяния до робкой радости. Пустота – самое страшное, что может случиться с человеком. Но в этой пустоте я неожиданно обнаружила свободу. Свободу выбирать, как жить дальше.
– А ты Андрею звонила? – осторожно спросила Валя.
– Нет, – я покачала головой. – Думаю, ему нужно время.
На самом деле я пыталась позвонить в первую неделю. Много раз. Но сын не брал трубку, а потом и вовсе заблокировал мой номер. Больно? Да, очень. Но со временем я поняла – это часть его взросления. Запоздалого, болезненного, но необходимого. И часть моего собственного взросления – как матери, которая должна отпустить.
Максим иногда звонил сам, тайком от отца. Рассказывал, что они снимают квартиру недалеко от школы, что у папы новая работа, что им нормально живётся. В его голосе не было упрёка – только детское любопытство и скрытая тоска по бабушке. Я берегла эти короткие разговоры как сокровище.
А моя жизнь тем временем наполнялась новыми красками. Я возобновила еженедельные посиделки с подругами. Записалась на танцы. Стала посещать библиотеку – оказалось, я пропустила столько интересных книг за эти годы! И однажды, проходя мимо комиссионного магазина, увидела его – старый комод, почти такой же, как мой утраченный. Я купила его, не раздумывая.
Теперь он стоял в моей восстановленной спальне. Я заново собирала свои сокровища – искала старые фотографии у знакомых, распечатывала копии из семейного архива, который когда-то отправила в электронном виде племяннице. В ящиках комода появлялись новые письма – от внука, от дальних родственников, с которыми я восстановила связь. Новая жизнь, построенная на фундаменте старой.
– Галя, а помнишь того инженера, что на прошлом занятии с тобой танцевал? – лукаво улыбнулась Тамара. – Так вот, он спрашивал о тебе у руководителя кружка.
– Перестань, – я отмахнулась, но почувствовала, как теплеет лицо. – Какие в нашем возрасте ухажёры?
– А что такого? – Валя подхватила меня под руку. – Жизнь-то продолжается. Имеем право на счастье.
Да, именно так. Имеем право на счастье. Не потому, что заслужили, а просто потому, что живы. Это право я когда-то отдала своему сыну – добровольно, думая, что так будет правильно. Но, отказываясь от собственного счастья, я не делала счастливее его. Напротив – превращала сына в тирана, а сама становилась жертвой.
У дверей Дома культуры я на миг остановилась, вдохнула полной грудью весенний воздух. Мне шестьдесят три, и моя жизнь только начинается. Странная мысль. Но такая правильная.
Цветы примирения
Звонок в дверь раздался, когда я заваривала утренний чай. Открыв, я замерла — на пороге стоял Андрей с букетом гвоздик. Мы не виделись почти полгода.
— Привет, мам, — он переминался с ноги на ногу, будто мальчишка, а не сорокалетний мужчина.
Я молча отступила, пропуская его. Он осторожно прошёл в прихожую, принюхался:
— Ванилью пахнет… Булочки печёшь?
— С корицей, — кивнула я. — Будешь?
На кухне было неловко. Андрей сидел напротив, вертел в руках чашку, исподлобья поглядывал на меня.
— Хорошо выглядишь, — наконец сказал он. — Моложе стала.
— Танцами занимаюсь, — я пожала плечами. — И вообще, жизнь наладилась.
Он поставил чашку, нервно облизнул губы:
— Мам, я… извиниться пришёл. Ты была права тогда. Я вёл себя отвратительно.
Я молчала, давая ему выговориться.
— Эти месяцы будто в школу жизни попал, — Андрей грустно усмехнулся. — Готовка, стирка, Максимка… Только теперь понял, как ты для меня старалась. А я…
Он полез в карман, достал конверт:
— Вот, нашёл твои фотографии. И письма папины. Я не выбросил, только сложил… хотел сюрприз сделать, отреставрировать всё. Прости.
Я взяла конверт дрожащими руками. Родные лица на выцветших снимках. Колины почерк на пожелтевших страницах. Моё прошлое, которое я считала потерянным.
— Спасибо, — только и смогла вымолвить.
— У тебя теперь всё… по-другому, — Андрей оглядел кухню. — Красиво. По-твоему.
— Да, я кое-что поменяла, — я улыбнулась. — Нам, старикам, тоже перемены полезны.
— Какая ты старуха! — он фыркнул. — Фору молодым дашь.
Мы проговорили ещё час — о нём, о Максиме, о новой работе. Потом он засобирался:
— Мне пора. Максим ждёт.
У двери он вдруг обернулся:
— Мам, может, пустишь нас обратно? Временно, пока я на ноги не встану?
Я подошла, взяла его за руки:
— Андрюша, ты всегда можешь прийти ко мне. Ты мой сын. Но жить нам нужно отдельно. Для нас обоих так лучше.
Он помолчал, потом кивнул:
— Ты права. Опять права, — он вдруг рассмеялся. — «В этой семье решения принимаю я» — помнишь? А получается, всегда решения принимала ты.
— Просто я старше, — улыбнулась я. — И кое-что в жизни понимаю.
Он обнял меня — крепко, как в детстве:
— Спасибо, мам. Ты поступила правильно.
Я смотрела, как он уходит, и думала: вот оно, счастье. Не владеть и командовать. А отпускать и верить, что любовь не исчезнет, даже если мы далеко друг от друга.
— Не надейся, что будешь здесь жить как в гостинице, — голос отчима прорезал тишину,…
Марина стояла у окна, наблюдая, как дождевые капли ползут по стеклу, сплетаясь в причудливые узоры.…
— Повезло тебе с Даниилом, — сказала Валентина Аркадьевна, аккуратно размешивая сахар в чашке. —…
— Ты даже не представляешь, что она выкинула на этот раз! — раздражённо бросил телефон…
Известный астролог Тамара Глоба сделала сенсационное заявление, предрекая нескольким знакам зодиака исключительную финансовую удачу в…
Апрель обещает стать месяцем финансовых успехов для некоторых знаков зодиака, как пишет источник Известный астролог…