«Так праздник же, Григорий Борисович…» — тихо произнесла Вера Сергеевна, надеясь уговорить врача остаться на Пасху

Вера Сергеевна шла по тротуару медленно, часто останавливалась, ставила на землю раздутые от покупок сумки, опиралась на железный шарик, что украшал столбик забора, — дышала.

Потом снова улиточкой двигалась вперед, волокла авоськи, да и себя с ними заодно. Но в отличие от улитки у Верочки было две ноги, которые надобно переставлять, а не тянуть спокойненько волной, как бы перетекая с метра на метр.​

​— Ничего! Ещё немножко, ещё чуть–чуть! — шептала Вера Сергеевна, глядя на стоящий впереди дом, на распахнутое там, на третьем этаже, окошко. Тюль весело полоскался на ветру, а растущая у дома липа так и норовила сунуть в окно свои веточки, как будто хотела найти кого–то, но не могла и от этого волновалась, всё больше кренилась к стене.​

​Ещё раз остановившись, Вера вынула из кармашка плаща аккуратный платочек с кружевной каёмочкой, промакнула лоб, подбородок, случайно оглянулась и вдруг, подхватив сумки, припустилась к дому, да так бодро, лихо вышагивала, будто ничего у неё не болит, а сил — вагон.​

​— Вера Сергеевна! Синицина! Стойте! А ну стоять, я сказал! — услышала женщина за своей спиной знакомый голос, втянула голову в плечики, замерла.​

​И вот её уже нагнал высоченный молодой человек, терапевт районной поликлиники, Григорий Борисович Захаров. Но старушки звали его между собой просто Гришей.​

​— Смышленый мальчик этот Гриша, разбирается! — говорила одна.​

​— Головастого нам паренька прислали, — с уважением кивала другая.​

​— А Гриша–то мне совсем другое прописал, и помогло! — обрадованно рассказывала третья. — Хороший мальчик.​

​Мальчик Гриша пользовался популярностью.​

​К нему с удовольствием ходили сами, водили мужей, родственников, советовали соседям, тем, что категорически против «современной медицины».​

​— Что вы! Наш Гриша не из «таких»! Он настоящий доктор, и халат ему очень идёт, — рдела от своей пылкой влюбленности Зинаида Петровна, Верочкина соседка, когда кто–то говорил о Григории Борисовиче «гадости».​

​— Да с лица он смазлив, вот вас, баб, и повело! — ворчали мужья. — Раньше как в поликлинику ходили? Исстрадаются все, обвздыхаются, проклянут, на чем свет стоит, врачишек этих, нацепят скорбные кофты, авоськи свои на руки повесят и идут. А теперь, как этот Гришка появился, фуфырятся, в ванную не зайти, духами несет, аж в чих впадаешь, платье из шкафа выудят праздничное. И не поймёшь, то ли в поликлинику кости свои понесли, то ли замуж выходят. «Погляди, Степан, не сборит ли сзади?» Да тьфу на этого Гришку. Всех перебаламутил.​

​Сопричастные к общему горю мужички кивали, закуривали по очередной папироске, тяжелым взглядом смотрели перед собой.

Потом кто–нибудь шлепал по деревянному, почерневшему от дождей столу рукой, мол, а ни сыграть ли нам в шашки?​

​Начиналась игра, стучали, спорили до темноты, раздавали проигравшим щелбаны, пока жены не позовут домой ужинать…​

​— Здравствуйте, Григорий Борисович! Рада вас видеть! — щурясь, поглядела Верочка на доктора снизу веерх. — Что ж вас в наши края занесло? — лепетала она, стараясь как–то спрятать за спину сумищи.​

​— Какие это «ваши» края?! Поликлиника тут, за углом! Вы мне зубы не заговаривайте, Вера Сергеевна! И авоськи не прячьте, уж больно они у вас слоновьи!— Гриша кивнул на Верины покупки.​

​— Ой, ну что вы! Как можно, чтобы я да от вас чёй–то прятала! Да вам показалось, честное слово! И какие такие слоновьи?! Ну разве сумки бывают слоновьи, скажете тоже! Ой, а глядите, какие смешные дрозды! Вон! Вон копаются в травке! — Верочка попыталась затолкать сумищи ногой подальше за себя, отвлекая Гришу своими орнитологическими познаниями. — Это они червяков ищут, понимаете? Ходят и ищут! Забавные, правда? Нет, вы куда смотрите?! Не туда! Вооон птички–то!​

​Она всё тыкала указательным пальцем в сторону газона, где суетились тонкоклювые, с отливающими радугой крылышками и рябой грудкой дрозды.​

​— Так, ладно, пойдёмте–ка, Вера Сергеевна, к вам домой! — не глядя на забавно копошащихся в травке птичек, строго сказал Григорий Борисович, отодвинул пациентку, подхватил сумки. — Ну, ведите! Я подъезд не помню. Понапихали–то! Куда?! Вы столько не съедите, Вера Сергеевна! А ноги у вас опять станут пухнуть, и что тогда?​

​Он шагал впереди, по–журавлиному выкидывая ноги и кивая головой. Верочка за ним едва поспевала, шла чуть поодаль, разглядывала.​

​Гриша всё же смешной. Этакий гусачок—переросток, худой, кадык, вон, так и прёт из тонкой шеи. И руки — палочки… Не кормят его, что ли? О Грише никто ничего не знал.

Он жил в совсем другом районе, говорили, что даже ездит на электричке. Женат ли? Непонятно, кольца нет, но кто их разберет, этих молодых! Вон, у Зинки внучка просто сожительствует, не расписаны они, хотя уж двух сыновей родили. Чудаки!​

​— Не будут! Не будут пухнуть! Я их на ночь помажу, как вы учили, положу на подушечку, и не будут они болеть. Я все ваши рекомендации соблюдаю и… — верещала Вера Сергеевна, шла следом, но тут Григорий резко остановился, в авоське что–то звякнуло.​

​— Всё, значит, соблюдаете?! А это?! Ну вы же Илья Муромец! Вы Синицина, у вас болячек пальцев не хватит считать, а вы тяжести носите. Мы с вами договаривались? Нет, я вас спрашиваю, договаривались или нет?​

​Он посмотрел на женщину сверху вниз, сведя к носу свои брови–гусеницы.​

​«Нет, всё же не женат!» — тем временем подумала Верочка, разглядев неровную, двойную «стрелку» на брюках своего помощника, потом сделала виноватое лицо, зашептала:​

​— Так праздник же, Григорий Борисович… Родня приедет, всем хочу угощение сделать… Ой, я такой кулич пеку! Такой кулич! Ещё прабабки моей рецепт. Вот вы любите кулич? Ой, да кто не любит кулич, Григорий Борисович! Даже не отвечайте! Я и цукатики кладу, и изюмчик, а потом сверху, как испекся, глазурью поливаю. А яички? Их же тоже надобно! У меня припасено шелухи луковой, Григорий Борисович, много–много. Я в ней и варю. А потом маслицем смазываю, яички–то! И вот. Одно — мужу моему, Степану, одно доченьке, Риточке, ещё дочке Кате, её деткам, Риточкиным деткам, мамочке отвезти ещё надо. Да–да! У меня мамочка жива, долгожительница. Ну и соседям отнести. И они нам приносят, так и поздравляем друг друга. Да куда же вы, Григорий Борисович! Вот мой подъезд! А туда — это к Зинке. К ней не ходите, она не печет вовсе, покупает. А что это за дела, когда хозяйка, да покупает?! Надо самим! Правильно я говорю, а, Григорий Борисович?​

​Мужчина остановился, укоризненно посмотрел вниз на Верочку. Та ему улыбнулась так по–детски наивно, радостно, ну ангел, чисто херувим! Хотел опять отругать, но только вздохнул.​

​— Ладно, открывайте. Я никогда не ел домашних куличей. Ну? Что вы так на меня смотрите?! И почему Степан Михайлович не пришел на приём? — спросил он, протиснулся в темный подъезд, споткнулся о скомканную у двери тряпку, помянул ч ё р т а, спохватился, что при Верочке это неуместно, извинился.​

​— Муж–то? Да он боится, — махнула рукой Вера Сергеевна.​

​— Чего? — не понял Гриша.​

​— Ну… Ну вас… Понимаете, он меня… — Вера стала говорить тихо, шепотом, очень доверительно, Григорий даже наклонился, чтобы вышло уж совсем кулуарно. — Он меня к вам ревнует.​

​Гриша опять обо что–то споткнулся, закашлялся.​

​— Ко мне? Вас? — переспросил он. — Ну… Ну вообще–то, будь я, конечно, посмелей, я бы вас увел. А что?! Куличи печете? Печете. Сама из себя вы очень симпатичная, родни, вон, много, а я люблю, когда много народа, да чтоб детишки ещё были. А петь вы умеете, Вера Сергеевна? Я на гитаре играю, вы бы пели, а? Как вам такой роман с романсом?​

​Верочка зарделась, аки маков цвет.​

​— Ну да, я петь могу. Спеть сейчас? Ой, мы мою квартиру прошли. Вон тут живем, забыли? — Она покопалась в сумочке, дамской, элегантной, вынула ключи, открыла. — Заходите, Григорий Борисович, гость вы наш дорогой!​

​Вера Сергеевна нарочито громко назвала его по имени–отчеству, чтобы Степан натянул штаны. По дому он часто расхаживал в исподнем, говорил, что жарко.​

​Гриша был в этой квартире пару раз, кажется, в декабре. Тогда Вера совсем не ходила, ноги раздуло, суставы словно выкручивало. Гриша даже немного испугался, хотел отправил её в больницу, но Верочка как услышала, даже заплакала.​

​«Не отправляйте! Не смогу я там! Не выдержу. Я не могу в больнице… — шептала она, всхлипывая. — Давайте дома полечимся… Ну пожалуйста!»​

​Вылечились. Не совсем, конечно, но здоровье Верочки пошло на лад, и она сама пошла, дав обещание не носить тяжестей…​

​— Вера Сергеевна, а ваш муж любит драться? Мне стоит опасаться за свой прекрасный нос? — поинтересовался Гриша.​

​— Степка–то? Ну… Как вам сказать… Было по молодости. Было! — Верочка улыбнулась, вспомнив, какой Степан был красивый, гора, медведь, богатырь. Это сейчас подсох, годы… — Да вы не бойтесь, я меж вами встану, не тронет!​

​В глубине квартиры кто–то закашлял, загремел, что–то упало на пол, послышались шаги. Тапки шлепали по линолеуму, грузно шагали чьи–то ноги.​

​— Степушка! А я тебе врача привела! Ты не идешь и не идёшь! Так помощь сама пришла. Вот, Григорий Борисович, мой муж. Да вы виделись зимой, помните? — Вера улыбнулась, сбросила ботики, взялась за сумки, хотела утащить на кухню, но Степан не позволил.​

​— Опять навязала себе тюков?! Верка, что за несчастье с тобой! — захрипел он, выдернул покупки, понес сам. На кухне опять зашелся кашлем.​

​Гриша стоял и слушал. Даже не позволил Вере Сергеевне снять с себя ветровку.​

​— Нет. Не сейчас. Извините, я руки помою.​

​Он наугад распахнул дверь в коридоре, потом другую, включил свет.​

​Верочка слышала, как шумит вода и хлюпает к больших костистых ладонях Гриши мыло.​

​— Полотенце любое возьмите, все чистые, сегодня повесила только, — сказала она. И вдруг испугалась. Чего это Гриша так посерьезнел? Чего прислушивается?! А вдруг со Стёпой что–то плохое? Вдруг…​

​Она всхлипнула. Стало жутко.​

​Харкал на кухне Степа, Григорий уже крутился вокруг него, щупал, слушал, что–то там изучал.​

​— И сколько вы ещё собирались так сидеть? — услышала Верочка, на ватных ногах поплелась на кухню.​

​Степан что–то прохрипел в ответ, что–то грубое, поняла Вера, закатила глаза.​

​— Да ему бывает лучше. Но вот иногда прямо беда! — пискнула она, стараясь рассмотреть, что там Гриша делает с её мужем.​

​— Ясное дело. Дайте, угадаю, как дождик пройдет, так и легчает, да? — обернулся Гриша. — Вы, Вера Сергеевна, конечно, извините, но надо же как–то изучать современную медицинскую литературу, что ли, ну или хотя бы рекламу смотреть. У вашего мужа обыкновенная аллергия. Весна, всё цветет, вот и он… Зацвёл… Степан Михайлович, опустите кулак. Если вы меня ударите, то все женщины нашего района вам «спасибо» не скажут. Давайте–ка мы лучше таблеточку… Ну что значит «не буду»?! Маленькую, совсем крошечную. Вера Сергеевна, дорогая, принесите мой рюкзачок. Да на вас лица нет… Ну вы даёте!​

​Верочка пошла обратно в прихожую. Ей поплохело, ноги, как и предсказывал Гриша, опять разболелись, и уже не хотелось печь кулич, и вообще что–то делать.​

​Как же так?! У Степана сроду не было никаких этих «аллергий», да его в детстве бабушка молоком козьим поила, все болячки заговаривала, да он ни разу и серьезно–то не болел, так только, насморк… Весной…

Руку ещё ломал, но это в драке за Верочкину честь! Пару раз ещё молотком по пальцу заезжал, но это тоже, так сказать, техногенная катастрофа. А тут какая–то новомодная болезнь выискалась…​

​— Григорий, как там тебя… — убедившись, что жена ушла, прошептал Стёпа. — Ты ей можешь, сколько хочешь, лапшу на уши вешать, а мне правду скажи: что у меня? Страшное, да? Ты просто при Верке не хочешь озвучивать? Ну шепни мне на ухо тогда. Я хочу знать!​

​Степан вдруг хватил по столу рукой, Вера подумала, что муж накинулся на молодого доктора, поспешила обратно, забыла про рюкзак.​

​— Что вы себе надумали?! Обычное дело, сейчас у многих так! Напишу, какие лекарства принимать, и всё пройдет! — громко ответил Гриша.​

​— Врёёёёшь! — сжал Степан кулаки. — Значит, кранты мне?!​

​— Я говорю, таблетку выпейте! — отмахнулся от него Григорий, сам сходил за лекарствами.​

​— Не стану. Сроду не пил, и сейчас не буду, — оттолкнул Степа протянутую к нему руку с белым кругляшом.​

​— Почему? — спокойно, как с отсталым, стал разговаривать с ним Григорий Борисович.​

​— Хииимия! — пояснил Стёпа, сузив глаза и наклонив голову набок, как ворона, рассматривающая, чем бы ей полакомиться.​

​— Да? Ну ладно. — Гриша пожал плечами. — Вера Сергеевна, когда всё будет кончено, вы звоните. Я холост, имею свою жилплощадь, гитара, опять же, ждет своего героя, то есть героиню. И наконец испечете мне кулич. Одним словом, жду. Мой номер вот, на газетке напишу.​

​С этими словами он взял карандаш, оставил на краешке газеты свой номер телефона и хотел уйти.​

​— Стой! Ах вон оно чего! К жене моей подбираешься! А вот вам, не хотите ли?! — шарахнул на пол табуретку Степа, схватил таблетку и сунул её в рот. Даже запивать не стал сначала, думал так проглотить. Но та оказалась горькой, Степу передернуло, он схватил кувшин с компотом, стал жадно пить. Отдышался, продолжил:​

​— Никому я свою Веру не отдавал и тебе не отдам, жердина ты дистрофичная! Я ещё тебя переживу, понял? И не пой ему, Верочка! Ишь, ты, альфонс районного масштаба! Всех достойных женщин уже к себе приручил, а мою не смей!​

​Степан пошёл на доктора с кулаками, оттесняя того к прихожей.​

​А потом вдруг замер, услышав, как смеется в кухне Верочка. Хорошо так смеется, заразительно, легко и радостно.​

​Постоял, попыхтел и тоже улыбнулся.​

​— Извини, доктор Гриша, извелся совсем я с этой, как ты назвал… Аллергией. Никогда ж не было! Меня бабушка молоком козьим… Да я ни разу ангиной не болел! Да я… Ладно, что уж теперь… Был Степан, да весь вышел. Ты это… Ты приходи к нам на Пасху–то! Вера, знаешь, какие куличи делает? Не знаешь? Так узнаешь! Ты один живешь или как?​

​— Один, — Гриша пожал плечами.​

​— Ну вот тогда и приходи. А Вера Сергеевна — хулиганка! Дождалась, пока я прикорну, и дала дёру в магазин. Не слушается совершенно, но я за ней строго слежу. Я у неё кошелек отберу, вот! Ну, бывайте, Григорий Борисович, спасибо вам за помощь, вы уж извините мой непраздничный вид.​

​Степан долго тряс руку удивленному Григорию, потом проводил врача до лестницы и кивал, кивал, кивал…​

​— Что, Степочка, испугался? А Григорий — мужчина интересный, даже очень! — повела плечиком Вера.​

​— Журавль он, — отмахнулся Степан. — Всё равно, как я, тебя никто любить не будет. Ну полно, давай–ка за работу. Руководи, а я буду поваренком. Доктору, уж так и быть, хороший кулич испечем, как для всех, понравился мне он. Хоть и вылитый журавль!..​

​На Пасху Гриша, как и обещал, заглянул к Вере Сергеевне и Степану. Он не знал, что дарить, поэтому принёс цветы и кагор.​

​— Вот, это вам… — смущенно протянул он свои подношения Верочке.​

​— Благодарствую! — кивнула она. — Заходите! У нас уже шумно, приехали родственники. Я вас буду знакомить. Да что вы краснеете?! Тут все свои, я же говорю — родственники. А Степа лекарства принимает по часам, боится, что я к вам уйду, бедный. Ох, Гриша, Гриша, где мои шестнадцать лет… — вздохнула хозяйка, потом опять расцвела улыбкой, принялась перечислять родных, маленьких и больших. Их было так много, что Григорий скоро запутался. Но совсем не расстроился, это же пустяки!​

​А вот кулич у Верочки был на самом деле отменный. Как, впрочем, у всех пациентов женского пола, которые в пасхальную неделю наведывались в кабинет терапевта Захарова Григория Борисовича…​

​— И чего, нравится тебе работа? — спросил при встрече Гришу знакомый, Николай, окончивший медицинское училище, устроившийся недавно работать в частную клинику красоты и очень этим гордившийся. Он–то выбился, «стал», не то, что Григорий!​

​— Более чем! — горячо сказал Гриша. — Столько женского внимания, просто розарий! А как они мне угодить пытаются: вот на Пасху, что ни день, то новый кулич. И каждая ждет, что я скажу, похвалю ли. Уважают!​

​Николай хмыкнул. Ничего себе… А он в своей клинике за стеклянным окошечком сидит, анализы принимает, те, что в баночках приносят. Зато в частной клинике! Но… Но никто ему угодить не пытается почему–то, наоборот, смотрят свысока.​

​— И что, красивые женщины у вас? — как будто между прочим уточнил Коля.​

​— Высший класс! Мужья ко мне ревнуют страшно, один даже в драку полез. Одним словом, Коля, опасная романтическая работа, в поликлинике–то! — ответил Григорий нарочито устало, мол, надоело это женское внимание.​

​— Кто бы мог подумать… — протянул Николай, допил кофе, задумался. Может, и ему так устроиться?​

​Его размышления прервала постучавшаяся в кабинет к Захарову девушка. Веснушки по всему лицу, низенькая, смешная.​

​— Вам тут Вера Сергеевна просила передать… — Девчонка сунула в руки вскочившему Грише кулёк. — Там орехи. Это родня из Сибири вам прислала. Кедровые. Ну… Ну я пойду тогда…​

​Григорий кивнул, потом окликнул её:​

​— Спасибо большое, Людмила! Как там дедушка?​

​— Хорошо. Читает медицинский справочник. Половину болезней он у себя уже нашёл, ждет вашего визита, потолковать, как коллега с коллегой, — рассмеялась Люда, покраснела и быстро выскочила за дверь.​

​— Ишь, ты… Кедровые… — опять протянул Николай. Нет, ему определенно тоже надо переходить в общую практику! И как можно скорее. Хотя бы санитаром, но надо, потому что ему, Коле, тоже хочется романтики…​

Источник