Про родителей, которым трудно быть родителями

Вообще, я убеждена, что люди всегда все знают. В смысле, все самое важное и нужное про себя, свои отношения, свою семью и т. п. Просто не всегда знают, что знают. Не обязательно прямо вытесняют, хотя и это бывает нередко. А просто, может, не задумывались, не формулировали в словах. И если их начать правильно спрашивать, то это знание всплывает, иногда вместе с сильными чувствами. Что у нас тут каждый раз и происходит, и поэтому обсуждения всегда глубже и интересней, чем исходный пост. За что я вас всех люблю, а то иметь журнал с комментами лишь «Какая Вы умная!» и «Вот дура!» было бы дико скучно.

Но это так, лирическое отступление.

Я напомню, что в исходном тексте речь шла о поведении родителей, в общем и целом хороших, любящих, не находящихся в ситуации острого стресса.

Поэтому, с вашего позволения, я вынесу за скобки такие ситуации, как:

• родила ребенка, чтобы выйти замуж (чтобы отстали родственники), а сама его ненавидит;
• родители — люди психопатического склада, с садистическим компонентом, или вообще слабо способные к сопереживанию, считающие ребенка вещью, собственностью, частью себя;
• родители, реагирующие так изредка и ситуативно — сильно испугались, очень уж неподходящий момент (опаздывают, нарядились на важную встречу и т. п.).​

В первых двух случаях все настолько плохо, что частность вроде реакции на падение ничего уже существенно не изменит и не смысла это обсуждать.

В последнем все в целом хорошо и ничего, в общем, страшного не случится, если раз-дугой и сорвутся. Лучше бы не надо, конечно, но идеальных родителей никто никому не обещал.

Что остается из того, что еще было названо как «пружины» такого поведения взрослых:

• общее психическое и физическое истощение, вызванное усталостью, бедностью, постоянным стрессом, долгой болезнью ребенка или собственным недомоганием, сюда же часто попадают приемные родители в период адаптации, потому что это очень энергозатратно;
• автоматическое воспроизведение модели поведения собственных родителей, даже если вообще-то ими недовольны и хотели бы от них избавиться, но альтернативные модели приживаются с трудом, требуют постоянного контроля разумом;
• тревожность, мнительность, постоянный страх, что с ребенком что-то случится, желание преотвратить для него любые, малейшие неприятности и страдания, часто связанное с неспособностью переносить плач ребенка;
• сильное, хотя и размытое, чувство вины не вполне понятно перед кем, фантазии, что осудят, накажут, возможно, отберут ребенка или причинят ему вред, потому что он «мешает», не «как все», страх, что тебя и/или ребенка «отменят», словно кто-то решит, что лучше бы вас не было.

Ничего не забыла?

И вот тут я вижу, что, при всем разнообразии этих ситуаций в них есть одно важное общее: в них во всех родитель как бы не является взрослым. Он не справляется с жизнью (истощение и тревога), он не является хозяином самого себя (автоматизмы и вина). Он вынужден выполнять роль родителя, взрослого, ответственного, сильного, а внутреннее его состояние этой роли противоречит, ресурса для ее выполнения нет.

Я как-то уже писала о странном представлении, сформировавшемся в последние десятилетия, что детей растить дико тяжело. При том, что ребенок обычно один-два, есть сады, и няни, и машинки-автоматы — это порой невыносимо тяжело. Такое неадекватное восприятие может говорить об одном — сама роль родителя дается тяжело.

Либо это такая роль — беспомощного, страдающего, изнемогающего родителя, который «жизнь кладет». То есть страдать полагается по сценарию, иначе «какаяжетымать» и все не в счет. Оно нередко встречается, но с годами все реже.

Никакой реальной связи с тяжелым материальным или бытовым положением порой не наблюдается: кому-то легко — в общем и целом легко. Многое, конечно, непросто: с четырьмя детьми в тесной квартирке и с маленькими доходом, кто-то падает с ног от бремени родительства — не притворяется, а реально устает и доходит до нервного истощения, даже пребывая на курорте в отеле «все включено», и еще с няней.

Либо это роль «головная», не усвоенная естественным образом, в раннем детстве, а выстроенная уже в сознательном возрасте на основе критической оценки поведения собственных родителей, чтения книг, фантазий, мечтаний, убеждений, решений и т. п.

Такая роль может быть прекрасна по замыслу и содержанию, но она отличается от роли живой, природной, так же, как нежное комнатное растение от живучего придорожного куста: чуть что не так, ресурса не хватает — и вот она уже не справляется, блекнет, отступает, а оставленные позиции гордо занимает чертополох, усвоенных в собственном детстве «Сейчас получишь!», «Ты что, совсем идиот?!», «Зла на тебя не хватает», «Ты меня в могилу загонишь» и пр.

Вообще, несформированность нормальной родительской роли, позиции, состояния — я ее всегда называла позицией властной заботы. А недавно узнала от своей коллеги Ольги Писарик, что в психологии привязанности ее называют «заботливая альфа». Бросается в глаза всякому, кто пробует понаблюдать за обычными родителями на улице или еще где.

Проседают либо составляющая «забота», когда общение с ребенком небезопасно для него, не является оберегающим, помогающим, решающим проблемы, либо составляющая «власть», когда ответственность за происходящее передается ребенку, а взрослый демонстрирует беспомощность, либо обе сразу, что вообще жесть.

Пример последнего врезался в память (из недавних отпускных наблюдений). Мама, не очень уже молодая, четырехлетнего мальчика, который не слушался: не хотел сидеть на коврике в полотенце, как она считала нужным, а хотел бегать по песку вокруг. Сидя на этом самом коврике с полотенцем в руках и даже не пытаясь ничего сделать, мама громко вопрошала: «Нет, ты скажи, мне что, ремень с собой на пляж брать? Тебе дома мало? Прямо здесь тебя лупить, да, чтоб ты слушался?»

Потом она повернулась к своим знакомым на соседнем коврике и так же громко (ребенок слышал) начала говорит им: «Ну, прямо не знаю, что с ним делать. Уже и луплю его, и в угол ставлю, объясняю, что надо слушаться, а он все равно. Замучил меня. Больше не возьму его на море, пусть дома сидит.». Говорила она это без особого, надо сказать, отчаяния в голосе и даже с некоторым кокетством.

Что мы здесь видим? Родитель, с одной стороны, проявляет полную беспомощность: он делегирует ребенку (довольно маленькому) решение о том, слушаться или нет, и даже решение о том, где и как его (ребенка) наказывать. Он прямо озвучивает свою беспомощность и как единственный выход называет отделение от ребенка (не возьму с собой), то есть заявляет, что с ролью родителя не справляется и собирается ее оставить (пусть временно).

При этом заботы тоже не наблюдается, хотя, наверное, мама считает, что она заботится, стремясь завернуть подвижного мальчика в полотенце и усадить неподвижно. Потребности ребенка ее не интересуют, она готова прибегнуть (и прибегает, видимо) к жестокому обращению, а уж эмоциональная безопасность ребенка, про которого весь пляж услышал, что его «лупят, а ему все мало», вовсе не принимается в расчет.

Полный караул. Парень, видимо, привык и делал вид, что не слышит, никак не реагируя на призывы и угрозы матери. Я живо представила себе их отношения в его четырнадцать и пожалела обоих. Слушаться он ее не будет, и я его понимаю. Обращаться к ней за помощью — тоже.

Он один на свете и она одна. Между тем, в ее картине мира она хорошая мать — воспитывает, следит, чтобы не простыл, возит на море и вообще «я ему все время объясняю». И она его любит, конечно. Жизнь за него отдаст, если потребуется. Даже не сомневаюсь. И она не психопатка, не садистка, и не в запредельном стрессе. Просто вот такая у нее родительская роль, очень неудачной модели. А другой не подвезли.

Примеров с проседающей заботой в комментах к предыдущему посту великое множество: дети, испытывающие трудности, страдания и даже опасные для здоровья состояния, не обращаются к таким родителям за помощью, поскольку знают, что вряд ли ее получат. Родитель для них вообще с заботой не ассоциируется, в лучшем случае — с безразличием, в худшем — с угрозой. Причем, как уже говорилось, сами родители нередко пребывают в полной уверенности, что «сделали для ребенка все».

Дело в том, что под «заботой» имеется в виду не «делать то, что тебе кажется нужным», а «делать то, что действительно нужно твоему ребенку». А это две большие разницы. Поэтому бывает, что у гиперопекающих, с точки зрения постороннего наблюдателя, родителей дети растут с ощущением заброшенности и ненужности. Хотя на них «жизнь положили» — и не фигурально, а прям вот всей тяжестью.

Проседающая властность тоже сплошь и рядом. Чего стоит наша любимая манера общаться с детьми риторическими вопросами: «Нет, ты будешь наконец нормально себя вести?», «Тебя что, отшлепать?», «Ты чем думал, когда это делал?», «Ты почему мне врешь, я тебя спрашиваю?», «У тебя вообще совесть есть?».

Ну, откуда ребенок может знать, есть ли у него совесть или почему он сделал то, что сделал? А уж про вопрос «отшлепать ли тебя» я просто молчу — это какой-то полный сюр, если вдуматься. Из этой же серии все и всякие виды демонстрации беспомощности «Я просто не знаю, что с ним делать», «Ты меня в гроб загонишь», «Я больше не могу», «Чтобы я еще раз с тобой куда-то пошла» и пр. и др. Можно и невербально это делать — охи, вздохи, стоны, закаченные глаза. Корвалол еще пить хорошо.

И отдельное сильное средство — вопросы к ребенку типа «Ты меня любишь?», жалобы на «Что ты такой неласковый» и просьбы, а то и требования «Пожалеть мать», «Уважать родителей», «Ценить, что мы для тебя делаем» и т. п.

Это значит, что ребенок назначается ответственным за свои отношения со взрослыми, за глубину и прочность связи между ними, за их будущее. Особо умелые ухитряются назначить ребенка ответственным даже за отношения в паре супругов, но это уже отдельный ужастик.

Особенно болезненные для детей варианты, когда плохо и с заботой, и с «альфовостью», происходят с участием третьих лиц. Это все случаи, когда мы вмсете с врачом начинаем стыдить ребенка за то, что он боится делать укол, или напускаемся на него в присутствии учительницы, которая его ругает.

Детьми такие ситуации трактуются однозначно — их сдали. Родитель и сам боится и ничего сделать не может, поэтому пожертвовал «менее ценным членом экипажа». Дети обычно не протестуют — они же в курсе, что менее ценные. Просто переживают опыт «ухода земли из-под ног» и навсегда запоминают, что ни на кого, даже на любящего родителя, положиться нельзя. 

Проседающая забота часто политкорректно называется «строгостью», а проседающая властность — «либеральным воспитанием». 

Автор: Людмила Петрановская