Maма, пожалyйстa, Bepнucь!

Такой душераздирающей картины это старое кладбище не видело, наверное, давно. У могилы, обливаясь слезами, сидела на коленях светловолосая женщина лет тридцати и дрожащими пальцами водила по керамическому фото.

— Мама… Мамочка моя… Зачем ты меня оставила?.. Как я теперь без тебя? Мама…

Проходящие мимо люди сочувственно качали головами, женщины прикладывали платочки к глазам, мужчины отводили взгляды, а стоящая рядом с могилой шатенка держала ладонь на плече безутешной дочери, не говоря ни слова и давая подруге выплакать всю свою боль.

Тут блондинка подняла мокрое лицо и спросила подругу:

— А ты? Ты никуда не уйдёшь, Наташа?

— Нет, Танюша, никуда. Буду с тобой столько, сколько нужно. Пойдём, моя хорошая. Люди ждут в кафе. Вставай. — обняла за плечи подругу Наталья.

Женщина нехотя поднялась, распрямляя затёкшие ноги и никак не решаясь отпустить новый деревянный крест. Затем, глубоко и прерывисто вздохнув, приняла из рук Наташи сухой платок и, поправив цветы и венки, позволила себя увести.

За столом Таня не притронулась к еде, пока все произносили речи и не чокаясь, опрокидывали в себя спиртное. Она смотрела в пустоту, периодически закрывая глаза руками с платком и дёргая плечами, беззвучно рыдала. Наташа подвинула к ней тарелку и с надеждой сказала:

— Танюш, ну, хоть что-нибудь поешь, моя… С вечера ничего не ела…

— Наташ, как ты не поймёшь? Мне кусок в горло не лезет, а ты мне пихаешь опять! Не хочу я…

— Прости, прости, не буду больше. Давай, я чаю попрошу тебе принести горячего?

— Чаю? — она подняла глаза на подругу. — С лимоном?

— Если хочешь, с лимоном.

— Хочу. Мама очень любит… Любила такой… — она вновь приложила платок к лицу и заплакала.

Потихоньку все разошлись, и Наташа, забрав заботливо сложенную официантами в контейнеры еду, овощи и фрукты, усадила Таню в машину.

Вечером, с трудом заставив подругу принять душ, она стояла под дверью и прислушивалась — из ванной сквозь шум воды раздавалось приглушённое рыдание и неразборчивая речь.

— Танюш, всё хорошо?

Подруга прекратила плакать и ответила:

— Если ты меня имеешь в виду, то да. Я в порядке. Почти… Скоро буду.

— Давай, моя, я постелила тебе.

Проводив Татьяну, Наташа, будто старшая сестра, прикрыла ту одеялом и включила ночник.

— Не уходи, Наташ… — Таня взяла подругу за руку.

— Я сейчас вернусь, только чай свой возьму, хорошо?

Таня кивнула и Наташа, захватив чашку и печенье, забралась с ногами на кровать и открыла книгу.

— Я тебе почитаю вслух, а ты закрой глаза и представляй всё, о чем рассказывается, ладно?

Едва заметно качнув головой, Татьяна подтянула одеяло к лицу и, свернувшись калачиком, зажмурилась.

Дойдя до девятой страницы, Наташа кинула взгляд на подругу и увидев, что та, наконец, уснула, тихонько спустилась и босиком прошла в кухню.

***

За полгода до этого скорбного дня Татьяна сказала подруге, что мама в больнице.

— Что с ней, Тань? — тревожно спросила Наталья.

— Сердце.

— Врачи что говорят?

— Ничего особенного. Лечим, говорят. Делаем, что можем. Но возраст- есть возраст.

— Надежда есть?

— Есть. У меня. Врачи прогнозов не дают.

— Это самое главное, Тань. Ты, главное, верь, что всё будет хорошо. Ей очень нужна твоя поддержка. Ты когда поедешь к ней?

— В субботу. Ты со мной?

— Не вопрос.

При виде дочери и её близкой подруги, Тамара Ивановна выпрямила спину и сделав вид, что чувствует себя отлично, улыбнулась и бодро сказала:

— Вот это да! Какие люди!

Всё время, пока женщины были в холле больницы, мама Тани шутила и рассказывала байки и истории из жизни, а когда женщины ушли, разом ссутулившаяся фигура её будто уменьшилась в размерах.

Потухшим и полным безнадёжности взглядом провожала она дочь и подругу, а заблестевшие в глазах слёзы предательским комом стали в горле.

Сказать дочери о предупреждении врачей, что третьего инфаркта, как и любого потрясения, она не перенесёт, Тамара не смогла, и её внезапная смерть спустя шесть месяцев стала для Тани настоящим шоком.

Татьяна, как могла, выкарабкивалась из состояния полной опустошённости, но прошло пять месяцев, а она всё также плакала ночами и с любовью гладила фото обожаемой мамы.

На момент смерти Тамаре было семьдесят два года, а Тане — тридцать. Татьяна была поздним ребёнком — так говорила мама, и порой на вопросы воспитателей, учителей и родителей, которые принимали Тамару за бабушку, девочка обиженно восклицала:

— Это не бабушка! Это моя мама!

Связь между матерью и дочерью была настолько сильной, что даже представить себе возможную потерю мамы Татьяна не могла. Они любили друг друга такой любовью, которую невозможно описать кратко — в их отношениях было столько заботы, нежности и внимания, что порой казалось — мать и дочь одно целое.

И тем поразительней была такая разница в возрасте мамы и дочки, но, наверное, именно сознательное материнство и позволило Тамаре стать настоящим другом дочери.

Поэтому смерть матери стала для Татьяны настоящим ударом. С огромным трудом собирая себя по кусочкам, женщина чувствовала, что с уходом мамы она потеряла часть души, а вместе с ней — опору, понимание, безусловную любовь и принятие.

— Знаешь, Наташ, — сказала как-то она подруге, — Сегодня, видя, как падает звезда, не удержалась и загадала желание.

— Какое?

— Я сказала: Мама, пожалуйста, вернись!

— Но ты же понимаешь…

— Понимаю, умом. А сердце кричит другое и надеется на чудо… — всхлипнув, произнесла тихо Таня.

— Отпусти её, Танечка… Отпусти…

— Не могу, Наташ, изо всех сил стараюсь, но ничего не выходит…

— Может, к батюшке сходим?

— Не нужно. Ты же знаешь, мама не любила это дело…

— Смотри сама… Но если передумаешь, я тебя отвезу.

***

В то утро Татьяна собрав всю волю в кулак, собиралась на работу и уже открыла входную дверь, как вдруг перед ней возникла фигура женщины в грязной засаленной куртке, спортивных штанах с вытянувшимися коленками и ботинках не по размеру. Женщина, дыхнув на Таню застарелым перегаром, сказала, оскалив беззубый рот:

— О, здрасьте!

Татьяна отшатнулась и спросила брезгливо:

— Вам кого?

— Тебя, кого ещё?

— Что вам нужно?

— Как что? Я пришла в наследство вступать.

— О чём вы? — Таня закрыла квартиру на ключ и бросила его в сумку, пытаясь пройти мимо дурно пахнущей мадам и не испачкаться.

— Как — о чём? Имею право. Я — дочь.

— Чья?

— Как чья? Бабки твоей!

— Ничего не поняла. Какой бабки? Какая дочь? Что за бред?

— Ну ты, мать, даёшь! — захихикала женщина, хлопнув себя по бокам. — Тамара Тимофеева тут жила?

— Ну да.

— Тогда всё правильно. Я — её дочь, Маша.

— Вы ошибаетесь. У неё только одна дочь. И это я.

— Чего? Какая ты дочь? Ты — её внучка! А дочь ты — мне! Это я, я тебя родила! — тыча себя грязным пальцем себя в грудь, воскликнула оборванка.

Таня побледнела и прислонилась спиной к холодной стене подъезда. В ушах зашумело, перед глазами поплывшие круги отделили от неё реальность и она, сильно потерев виски руками, спросила:

— Сколько вам лет? Я вам не верю.

— Мне-то? Скоро сорок пять будет.

— Тогда вы точно врёте. Мне тридцать один через два месяца. Получается, что вы меня на четырнадцать лет всего старше.

— Ну, правильно! — она вновь обнажила беззубый рот. — Я тебя в четырнадцать и родила. А потом мать тебя на себя записала, когда я ушла из дома.

— Ушла?

— Да, а что мне, всю жизнь, что ли, с пелёнками, да распашонками ковыряться? Я жить хочу, а не в четырёх стенах сидеть! — гордо заключила женщина.

— А документы у вас есть?

— А то! — она полезла за пазуху и достала потрёпанный паспорт, пахнущий давно немытым телом и алкоголем. — Вот, смотри.

— Тимофеева Мария Борисовна. — пробормотала Татьяна и подняла глаза. — Не может быть…

— Чтой-то не может? Ещё как может! Впускай меня, давай! Тут и моя доля есть!

— А вот тут вы ошибаетесь, уважаемая. — не двинулась с места Таня, протянув документ незваной гостье.

— Это почему же? — напирала бомжиха.

— Потому что, первое: вы здесь не прописаны. И не живёте в этом доме больше тридцати лет.

— И что? Законы знаем, не гони! Я — наследница, этой, как её… А! Первой очереди! Так что, отворяй, сказала! Посмотрю, в каком состоянии моя жилплощадь!

— И второе: всё, что принадлежало маме, оформлено на меня в прошлом году.

— И чё? Оспорить, думаешь, не смогу? — подбоченилась женщина.

— Не получится.

— Ну да, конечно! Это у тебя не получится! Я сейчас друзей позову, они тебя вмиг вышвырнут отсюда!

— Только попробуйте! Я полицию вызову.

— С чего вдруг? Моя квартира, имею право здесь жить!

— Не ваша, а моя. По дарственной. Оспорить не получится.

— Чего? По какой ещё дарственной? По закону, половина квартиры моя! Открывай, сказала! — она двинулась в сторону Тани, сдвинув брови и выдвинув нижнюю челюсть.

На крик вышла соседка.

— Таня, у вас всё хорошо?

— Ирина Ивановна, вызовите, пожалуйста, полицию! В мою квартиру пытаются проникнуть неизвестные! — крикнула Таня через голову Марии.

— Не надо, не надо, всё, ухожу. — женщина развернулась и через плечо бросила со злостью: — Но ты не расслабляйся, поняла? Приду ещё.

— Не стоит. Я предупредила: явитесь — нарвётесь на стражей порядка.

— Посмотрим ещё, кто нарвётся! — буркнула бомжиха и спустилась по лестнице вниз.

— Кто это? — спросила соседка.

— Не знаю. — пожала плечами таня. — Говорит, что мать моя… Совсем с ума сошла по пьянке.

Ирина Ивановна внимательно посмотрела на Татьяну и поманила рукой со словами:

— Зайди ко мне.

Таня, ничего не понимая, зашла следом за соседкой и опустилась на диван в гостиной.

— Танечка, теперь, думаю, можно тебе рассказать. Томочки нет, поэтому она уже не будет против.

— Что рассказать? — испугалась женщина.

— Слушай. — Ирина открыла шкаф и достала какие-то бумаги. — Тридцать лет назад она оставила у меня вот это.

— А что это?

— Это справка о твоём рождении и отказ твоей матери от тебя.

— Не понимаю ничего. — она вскинула глаза на соседку и вновь принялась читать. — Мать — Мария Тимофеева… Отказ… Свидетельство об удочерении… — Так вы хотите сказать, что…

— Именно, Танечка. Это она сейчас приходила. Твоя настоящая мать. Она всегда бедовой была, в тринадцать лет связалась с каким-то ухарем шестнадцатилетним, он её и соблазнил. В четырнадцать родила, а в роддоме сразу отказалась от тебя. Тамара все пороги оббивала, кланялась, кому-то на лапу дала, но добилась, чтобы внучку на неё записали. А через три месяца, устав от твоего плача и забот, Машка сбежала с новым ухажёром, перед этим украв все деньги из материного кошелька. Тома тогда так плакала, даже за дверью слышно было. Ну, я и постучалась к ней. Она мне бумаги отдала и сказала хранить до поры. И дарственные она на тебя сделала, зная поганую натуру Машки. Она приходила пару раз, пока ты маленькая была и деньги требовала за молчание.

— И что? Мама платила?

— Конечно! Сама порой не доедала, когда дочурка выгребала всю зарплату, но ты никогда бы не узнала ни о чём до сегодняшнего дня. Вот такая у тебя бабушка была.

— Нет, Ирина Ивановна. Она не бабушка. Она — самая настоящая мама. И другой мне не надо. Потому что лучше её нет и не будет никогда.

Источник